Жили да жили. Что вспоминают о двух последних месяцах украинские беженцы

И конечно, есть страх перед неизвестным будущим, сплетённый с инстинктом выживания. Для них сейчас смешалось всё – белое стало чёрным, и наоборот, и ясно только одно: той, прежней, жизни уже не будет. В эту минуту им просто нужно выговориться и почувствовать, что их слышат и понимают.

Жив остался – уже счастье

— Вы видели, как рыли окопы вокруг вашего города много лет? Не думали зачем, почему? – осторожно спрашиваю молодую женщину из Рубежного, того неприступного города, который наши бойцы брали несколько недель.

— Видели, конечно. Там не окопы – бункеры, блиндажи бетонные, в них стены по полметра толщиной. Все видели, – женщина оказалась очень открытой. – Но ничего мы не думали. Жили себе да жили: работа, дом. А тут проснулись утром 24 февраля – все бегут куда‑то, кричат. Мы в шоке, конечно, что делать не понятно. Потом стрельба началась, подъехали к дому солдаты украинские. У нас машина была хорошая, джип. Они к мужу: «Дай ключи». Тот упёрся. Отходили его ногами, палками так, что почки отбили. И в «подвал» кинули – это отделение мы так называем, тюрьма, в общем. Я понесла ему передачку, навстречу парень: «Куда мне теперь?» – спрашивает. Он рассказал, как ехал на фуре, товар вёз. Остановили военные – украинские, конечно, русских там близко тогда не было – машину забрали. Он не местный был, вообще потерялся, переживал, как ему за товар долги выплачивать. Мы все не понимали в первые дни, что если сейчас жив остался – уже счастье, какие там машины спасать. Но невозможно сразу принять, что тебя на улице свои же останавливают, всё отнимают, стреляют без причин вообще. Мужа выпустили – повезло. Немного отлежался, и мы побежали. Переезжаем в одно место, стрельба начинается, дальше бежим. Вообще, мы везунчики: четыре дня назад знакомый в Белгород поехал и нас подхватил. Теперь мы здесь. Что дальше? Не пропадём, конечно. Нервы немного отпустит, и будем что‑то искать. Спасибо, что нас кормят, поят, приодели волонтёры. Запасы‑то свои мы уже почти все истощили. У мужа хорошая профессия, он автослесарь. Я медик. Правда, документов у меня с собой никаких, но я на любую работу готова. Прорвёмся, ничего. Домой возвращаться? А некуда – всё разбито, дом наш пока здесь.

Мы и были чужие

— Какие у вас профессии, товарищи? – задаю невинный вопрос группе мужчин.

— Да каким жизнь научила, разные, – охотно поддерживают они разговор.

Выясняется, что все из разных мест – Харькова, Изюма, Балаклеи, Рубежного. Признаются, что в доковидные времена почти все шабашили в России: перечисляют города в Сибири, Подмосковье, центральной части страны. За эти заработки семьи свои и кормили. Как границы закрыли, стало совсем туго. А после начала спецоперации – вообще безысходность.

«Мы для них (украинских военных. – Прим. автора) сепары были. Почему? Так в армию не пошли. А куда идти, в кого стрелять? У меня большая часть родни в России», – горячится тот, что помоложе.

— А за это не наказывали разве? – задаю вопрос, на который боюсь получить ответ.

— Как не наказывали? – мужчины удивляются моей непонятливости. – Там разговор короткий, чуть что – в «подвал». Много народа в нём побывало. Хорошо, если просто бьют или калечат.

— А как жили эти месяцы?

— В подвалах, как ещё. В селе проще, в городах вообще катастрофа. Пока русские военные не зашли, мы носа не могли высунуть, даже воды набрать. Сидели в заложниках, – делится житель Изюма.

— Я из Харькова, – вступает ещё один собеседник. – Мне 43, и у меня на сегодня только одна сумка из нажитого. Квартиры нет – прямое попадание снаряда. Дачи тоже нет. Я точно знаю, что это не россияне стреляли, не было их в той стороне, откуда прилетело. Что дальше – понятия не имею.

— А как стресс снимаете? Выпить не хочется?

— Не-е-ет, – хором отвечают молодцы. – Закодировали этими бомбёжками, что вы! Куда тут пить? Надо что‑то дальше про жизнь думать. Вот сейчас отправят нас кого куда, там уже видно будет.

В хороших руках

— Что было самым тяжёлым за это время? – спрашиваю мать и дочь из Северодонецка.

Женщины задумываются на пару секунд.

— Понимание, что ты не человек. Вообще никто. Унижение. Мы в подвале сидели семь недель. Много нас было, человек 20. Заходят ВСУ (Вооружённые силы Украины. – Прим. автора), кричат: «Слава Украине». Все должны ответить сразу, немедля. Если кто на секунду замешкался, бьют с размаху. Хоть старушку, хоть ребёнка, – не смотрят. И опять повторяют, словно дрессируют. В этот момент внутри что‑то умирает, какая‑то часть человека в тебе. Это нельзя передать. Даже голод легче перенести, чем это.

Они рассказывают, как украинский танк стоял в арке между их и соседним домом. Было по‑настоящему страшно ждать, что вот-вот по нему прилетит. И прилетело – полдома снесло. Кажется, никого из жителей в квартирах не было. А если и были, то узнают об этом, если завалы разберут.

Когда с едой стало совсем туго, несколько человек из подвала решили пойти за гуманитарной помощью – прошёл слух, что её привезли в магазин через два квартала.

«Люди пробирались под снарядами, а принесли по пачке импортного печенья и одному апельсину. Вот такая была помощь от местной власти», – горько усмехаются эвакуированные.

Вывезли сидельцев наши военные, прикрывая от пуль, довели до автобуса, а потом сопровождали всю дорогу до нейтральной зоны. Это было два дня назад. Мои собеседницы признаются, что хотели бы поплакать, чтобы смыть все эти воспоминания. Но не плачется – сил нет.

— Всё хорошо будет, – говорю то, что говорят все. – Вас никто не бросит, вы не одни. Главное – вы живы.

Эти стандартные слова вдруг срабатывают – на миловидных лицах появляются улыбки. Мама девушки обнимает меня крепко-крепко, как родную.

«Да мы поняли уже, что в хорошие руки попали. Всё наладится, конечно, столько добрых людей вокруг. Главное – живы».