Семинарские бунты
«Русское дореволюционное общество по своей структуре было очень сложным, – констатирует Павел Субботин. – Разные группы населения находились в разном правовом и экономическом положении. При этом у каждой группы были как свои сильные позиции, так и свои специфические риски, тесно связанные с родом основной деятельности. Разность этих рисков заставляла выстраивать собственную линию борьбы за выживание и благосостояние семей. Не было исключением и духовенство».
Кризис в Русской Церкви, развивавшийся на протяжении 200 лет, привёл к тому, что духовенство в целом приняло революцию. В начале ХХ века по стране прокатилась серия семинарских бунтов, с пением «Марсельезы», погромами семинарий и нападением на преподавателей. Многие семинаристы стали революционерами или сочувствовали революции. Почему так получилось? Архивные документы помогают внимательно взглянуть на жизнь русского духовенства и ответить на этот вопрос.
Материальные трудности
К началу ХХ века в регионе жило около 14,5 тысячи священников, диаконов, псаломщиков, в том числе их жён и детей, –7–8 % от общего числа жителей. Как и во всей дореволюционной аграрной России, до 90 % из них тоже вело крестьянский образ жизни.
Благосостояние этих людей всегда было больным вопросом. Большинство сельского духовенства испытывало серьёзные материальные трудности.
Обеспеченность духовенства напрямую зависела от величины прихода (числа и размера населённых пунктов) и благосостояния его жителей. Так, некоторые приходы на территории современного Прохоровского района насчитывали всего 400 жителей, а другие тут же, неподалёку – 5,5 тысячи человек. Соответственно и обеспеченность приходов была разной.
На Белгородчине, где большинство сельского населения страдало от малоземелья и низких доходов, духовенство находилось в соответствующем положении и редко выделялось из общей массы своих же прихожан.
Доходы и расходы
Обычными источниками доходов духовенства в начале ХХ века были обеспечение земельными наделами, казённым жалованьем, зарплата за преподавание в школе, плата за требы, проценты с банковских вкладов.
На одну сельскую церковь выделялось по 33 десятины (около 36 га) земли. Из них 15–20 га – для семьи священника. По тогдашним нормам это было среднее между середняцким и зажиточным хозяйством. В нашей местности считалось, что «прожиточный минимум» земли состоял из 10 десятин (одна десятина равнялась 1,09 га).
«Казалось бы, всё хорошо, земли достаточно. Но здесь включался первый главный риск семьи священника,– поясняет Павел Юрьевич. – Церковная земля не была его собственностью. Он не мог её продать, а главное – не мог оставить своим детям. Если он заболевал и умирал, на это место приезжал другой служитель со своей семьёй, и все доходы от прихода переходили уже к нему. Семья же предыдущего священника оказывалась, по сути, на обочине жизни. Причём на положении бездомных: значительная доля сельского духовенства не могла купить себе дом или землю, к тому же священники волей своего архиерея часто переводились с прихода на приход».
От государства священник получал казённого годового жалованья 300 рублей и за преподавание 180 рублей. Крестьянин был бы счастлив. Но здесь опять включалась сословная специфика – не имея возможности отдать в наследство детям землю и жильё, глава семьи должен был всех своих детей обеспечить духовным или светским образованием, чтобы они «устроились» до того, как он оставит службу. Поэтому казённые и преподавательские шли на образование детей.
По ряду показателей менее обеспеченный крестьянин был уверен в будущем своей семьи больше, чем лучше обеспеченный здесь и сейчас местный священник.
Львиная доля денег, собираемых в храме, шла на обеспечение здешних же храмовых нужд: покупку свечей, масла, вина, муки, ремонт и отопление. Но перед этим нужно уплатить многочисленные общеепархиальные, окружные и иные взносы: на призрение сирот и вдов, на содержание школ, библиотек, на лечение лиц духовного звания, обязательную подписку на журналы… Большие суммы уходили на покупку «пробельных листов»– бумаги для церковных справок.
«Вначале нужно было всё это отдать, а потом заботиться о своих детях. Белгородские крестьяне по окончании сельхозработ зимой могли уйти на заработки, подработать на предприятиях, заняться ремеслом, – уточняет Субботин. – А священникам, в силу графика и своих обязанностей, эти возможности были недоступны».
Характерный казус случился в Белгородском уезде в 1922–1923 годах во время изъятия церковных ценностей. Ищущие «золото-брильянты» большевики в двух десятках сельских храмов обнаружили такую вопиющую бедность, что по итогам своего же совещания направили туда утварь и вино для богослужений, изъятые из других храмов…
Ненормированный график
Первой и главной проблемой приходского духовенства была ненормированность рабочего графика священнослужителя.
Отслужив утреннее и вечернее богослужения, он в промежутке шёл преподавать Закон Божий в местной церковно-приходской или земской школе. Кроме этого, мог быть в любой момент вызван к больному, умирающему или уже умершему прихожанину. После богослужений он часто оставался крестить новорождённых (рождаемость была высокой) или отпевать усопших.
Вечером священника, мечтающего о чашке чая, у ворот дома ждёт пара подвод с болящими или умирающими. Всё это без выходных. Воскресенье в храме, как известно, день особенный.
Во время страды священники по просьбе жителей служили частые молебны на полях о даровании дождя. Учитывая, что половина приходов включала в себя не один населённый пункт, а несколько деревень и разбросанных хуторов, можно понять, что времени для работы на земле у священнослужителя оставалось гораздо меньше, чем у любого крестьянина того же села.
Кому работать?
Занятость главы семьи не давала ему возможности регулярно обрабатывать землю. Может быть, работали его домашние? Не тут‑то было. Думая о будущем детей, сыновей отправляли на учёбу в гимназию или училище, в семинарию или университет, а дочерей – в женское епархиальное училище.
«В архиве сохранились клировые ведомости, где есть подробные сведения о составе семей духовенства,– рассказывает Павел Субботин.– И вот читаем: семь–восемь детей и все учатся вдали от дома. И два–три совсем маленьких ребёнка на руках. На руках же и престарелые родители. Кому работать на земле? Отец занят на приходе, дети в городе, дома жена с малыми и стариками. И священник был вынужден отдавать землю в аренду целиком или на «испол» – за половину урожая. При этом тут же, по селу, в крестьянских семьях на полях – все поголовно. И мужики, и бабы, и дети. Крестьянская семья обрабатывала свой надел в разы эффективнее».
Куда девали девочек?
Наблюдая за материальными рис-ками духовного сословия, за перипетиями жизни своих отцов, молодые люди, их сыновья, часто стремились выбрать себе другую судьбу. Как только в конце XIX века был разрешён выход из сословия, молодые поповичи буквально побежали в светские учебные заведения. Как правило, из пяти сыновей священника трое, а то и четверо стремились уйти «на гражданку».
Они становились служащими, преподавателями, инженерами, военными. Эти люди дали России немало талантливых, заслуженных имён. На Белгородчине ярким примером стал сын священника, легендарный инженер Лавр Дмитриевич Проскуряков из Валуйского уезда – он окончил духовное училище и четыре класса семинарии, а потом перевёлся в Санкт-Петербург на инженерную специальность.
То же самое и с дочерьми. Редкие дочки священников после епархиального училища выходили замуж за молодых батюшек. Многие шли на ту же гражданскую службу, преимущественно в школьное образование.
«Почти все поповские дочки, смотрящие на нас с архивных фотографий, ушли в церковно-приходские, земские и прочие школы России. И составляли от четверти до трети всех школьных учителей в дореволюционной России, – подчёркивает Павел Юрьевич.– Остальные учительницы происходили из крестьян, мещан, разночинцев, дворян. Перед всеми этими сословиями стоял вопрос: куда девать образованную дочь? Кстати, это во многом заложило облик наших современных школ, где учителя в основном женщины».
Школы – забота духовная
«В начале 1930-х годов в «Белгородской правде» неизвестный автор возмущался: «Вы посмотрите на нашу советскую школу, у нас же засилье поповских дочек!» Знать бы автору статьи, что изначально на территории Курской и Воронежской губерний начальное сельское образование инициировалось и даже субсидировалось именно церковью, – напоминает Павел Субботин. – Священники основывали школы и даже внедряли передовые для того времени технологии».
Выдающимся педагогом и новатором начального образования на Белгородчине в 1880-е годы был священник слободы Томаровки Николай Маляревский. Он один учредил несколько школ, в том числе экспериментальные «подвижные», которые переезжали с одного хуторского массива на другой, охватывая образованием всех детей.
Важно помнить, что образование в церковно-приходских школах было бесплатным, о чём умалчивала атеис-тическая пропаганда в прежние годы.
«Сами священники были людьми образованными и разносторонними,– подчёркивает директор областного архива. – Если сейчас газета «Епархиальные ведомости» публикует материалы для прихожан, то до революции это было, скорее, внутрикорпоративное издание. И священники там решали, как наладить женское образование, пенсионное обеспечение, призрение нуждающихся. В земских, статистических и прочих сборниках документов мы видим, как духовенство поднимало, например, вопросы борьбы с эпидемиями. Священники делились с обществом опытом и предложениями, какие ставить на пасеках ульи, как прививать растения, как наладить на приходе работу кредитного товарищества. Умели не только кадилом махать».
Духовенство на Белгородчине было морально и материально заинтересовано в развитии образования, в открытии школ. Епархиальный взнос с приходов на образовательные нужды составлял 3 рубля в месяц, если священник открыл школу на своём приходе, и целых 25 рублей, если он её не открыл. При такой политике почти все приходы стремились открыть у себя школу. В итоге, например, в каждом втором населённом пункте нынешнего Прохоровского района была открыта школа с участием церкви.
«Бабьи бунты»
«Документы показывают, – говорит Павел Юрьевич, – что абсолютное большинство сельских церквей были построены по решению и на соб-ранные средства местных жителей. Государство в этом деле практически не участвовало. Процент церквей, построенных помещиками, от общей массы был незначительным. Так, на территории того же Прохоровского района из имевшихся до революции 34 храмов всего три было построено на деньги помещиков, а 31 – по желанию и «тщанием» местных крестьян».
В этом смысле подавляющее число церквей были «народными» и воспринимались местными жителями как «свои». Поколения крестьян украшали и благоустраивали свой храм, заботились о его убранстве. Храмы, дома служителей, земля – всё это строилось и выделялось силами и средствами местной сельской общины.
Когда большевики в 1929–1930-е годы стали отбирать у церкви храмовые здания, это было воспринято в крестьянской среде как покушение на народное достояние. По Белгородчине прокатилась серия восстаний – «бабьи бунты». Толпы от 700 до 2000 человек, преимущественно женщины (их реже арестовывали), вооружённые чем попало, изгоняли под церковный набат из сёл сельсоветчиков и активистов и освобождали свои церкви. Особенно массовые волнения произошли в Ивнянском, Скороднянском, Чернянском и Шаталовском районах.
В надежде на революцию
«Тяжёлые впечатления раннего моего детства заставили меня ещё ребёнком почувствовать, что такое социальная неправда. Впоследствии я понял, откуда в семинариях революционная настроенность молодёжи: она развивалась из ощущений социальной несправедливости, воспринятых в детстве. Забитость, униженное положение отцов сказывалось бунтарским протестом в детях», – вспоминал в своих мемуарах митрополит Евлогий (Георгиевский), сын сельского священника.
Отчасти поэтому, когда наступила революция, не было крупных протестов против неё со стороны духовенства. Многие ушли к революционным партиям.
Но революция не принесла духовенству облегчения. Первые декреты Советской власти лишили его земли, жалованья, сбережений, возможности преподавать. Священников начали облагать прогрессивными налогами, травить в печати.
«Чтобы понять степень катастрофы, которая потрясла все слои русского общества, нужно изучать жизнь этих людей по документам, мемуарам, сличать и сравнивать. Нам часто не хватает элементарных знаний: какой была Россия перед революцией, 100 лет назад? Кто были эти люди, что они пережили? Это наши люди, наши соотечественники, наш народ. И чтобы лучше понимать их судьбы, их эпоху, нужно обращаться к прошлому без крикливых штампов и клише, а спокойно, вдумчиво, стараясь рассмотреть живую жизнь живых людей», – заключает Павел Субботин.