В России на учёте в онкологических учреждениях состоят более 3,3 млн больных. Страна занимает одно из первых мест в мире по смертности после постановки диагноза. У нас есть высококлассные специалисты, необходимые препараты и отработанные методики лечения. Главная причина кроется в другом: как врачи, так и пациенты не подозревают рак, оттягивая время для постановки правильного диагноза и лечения. В текст не войдут детали истории белгородки, которую год лечили от артрита, пока патологическая опухоль не сломала ей ногу.
В 70 % случаев рак обнаруживают уже на последних стадиях, когда лечить его трудно, дорого, а иногда и просто невозможно. В европейских странах заболеваемость раком выше, но более 80 % пациентов выживают и проходят пятилетний рубеж после постановки диагноза — это называется устойчивой ремиссией и приравнивается к выздоровлению. У нас этот порог переступает только половина заболевших. Это результат другого подхода: за рубежом в обследовании больного идут от худшего к лучшему, исключая онкологию в первую очередь.
Дети справляются с заболеванием немного лучше.
«У нас в области сегодня около 500 онкобольных детей, — сообщает Евгения Кондратюк, директор организации «Святое Белогорье против детского рака». — Примерно 80 % из них выздоравливает. Это хороший результат, но остальные 20 % — не просто цифра. Это Ксюша, которая три года боролась с болезнью, заботилась о своей красоте и мечтала стать моделью. Это Лера, которая классно рисовала. Диана, которая любила яблочный сок и зайцев, и сама была похожа на зайца. Это люди, которые переживают не только из‑за болезни, но и за своих близких, друзей, очень страдают из‑за внешности. Они стесняются показываться на люди, потому что в автобусе тычут пальцем на лысую девушку, на худого парня без бровей».
Рак — это не конец жизни, а трудное испытание. Его можно победить. Эти люди смогли.
Елена и Захар, вылечили рак почки:
«Мы пришли к хирургу показать Захаркину грыжу. Когда сын снял футболку, врач изменился в лице. Опухоль 8×10, через неделю удалили почку, плюс восемь курсов химии и год, проведённый в больнице.
Фото из семейного архива
Врачи очень ругали меня: как я могла пропустить опухоль на почке. Но что же я могла поделать? Сначала её не было видно, кроме того, мы проходили комиссию для садика — и всё было хорошо. Как можно допустить мысль, что у твоего ребёнка рак?
Я думала, что это конец, была совершенно не в себе. Первое время не могла ни пить, ни есть, продала свой торговый отдел. Никто не мог мне помочь взять себя в руки: ни сестра, ни подруги. Как прошла операция, я не помню, но соседи по больнице рассказывали, что я пила кофе, бродила по двору. Ничего об этих трёх часах не знаю.
Первые слова сына после наркоза: «Мама, не плачь, меня там не обижали, всё хорошо». Папа приходил каждый вечер, что‑то всё время шептал ему на ушко, и Захар говорил: «Да, папа, да». Что‑то у них своё там было, мне не известное.
В палате было шесть детей и столько же родителей. Мы очень подружились, стали одной семьёй. Удивительно: бывает, человек сам придавлен горем, но другого всегда поддержит. Это мои очень близкие люди, мы все дружим, даже с теми, чьи дети ушли.
Старший сын на тот момент был подростком, и он был в шоке. Захарка не хотел, чтобы Данил видел его, слабого и измождённого, после операции, хотел казаться мужественным. Данил переживал не только из‑за болезни брата, но и из‑за того, что ему ушло всё внимание. Мы сели вместе, поговорили, и он это принял и достойно пережил. Сейчас, по рассказам учителя, на каждой переменке поднимается на третий этаж и спрашивает, всё ли хорошо у Захара, не нужна ли помощь.
Фото из семейного архива
Нужно слушать врача, только без самодеятельности и самолечения! Мы в панике не знали куда податься, с кем посоветоваться. Все наперебой говорили, что здесь никто ничего не умеет, муж сразу начал пробивать Киев, Питер, искали лучшего врача. В конце концов попали к Наталье Петриковой в областной детской больнице. Наверное, ангел-хранитель всё‑таки есть, и он подарил нам этого невероятного доктора. Наталья Ивановна для Захара — главный авторитет, он её всегда послушает.
Было очень страшно даже выписываться, потому как непонятно, чем кормить, что делать, что можно, а что нельзя. Мы всегда на связи с доктором, и она всегда доступна, в любое время суток ответит на вопрос. Я понимаю, что всю жизнь теперь буду переживать больше положенного, но мы стараемся всё это забыть. А как забыть?
Захар очень рано повзрослел из‑за болезни. Он стал очень осознанным парнем, с развитой самодисциплиной, твёрдо соблюдает необходимые ограничения. Знает, что ему нельзя чипсы, сухарики, газировку, и, хотя очень хочется, всегда отказывается. Он мечтал о боксе и волейболе, но теперь не говорит об этом. Зато усиленно занялся спортивными бальными танцами и плаванием — в июне едет в Москву на международные состязания «Всемирные детские игры победителей».
Полина, вылечила острый лимфобластный лейкоз:
«Я шесть лет отучилась игре на фортепиано, изредка играю для себя, есть несколько своих композиций. Когда началась подготовка к «Школе года», была очень занята: постоянные репетиции плюс учёба. Я почувствовала себя плохо от переутомления, начала понимать, что что‑то не так. Быстро худела, не могла простоять пяти минут без отдыха, было тяжело ходить, всё тело болело. Про рак я, конечно, не думала: даже одна мысль о нём пугает так, что допускаешь любую болезнь, кроме него.
Фото Юлии Исаевой
Когда я сдавала анализы, за мной зашла сестра с инвалидной коляской и велела садиться.
«Я сама могу ходить, видите — у меня две ноги», — говорю я.
«Так будет лучше, садись».
Для меня слово «рак» означало медленную и мучительную смерть. Я не думала, что меня вылечат. До этого я с раком встречалась по телевизору, а в фильмах всё плохо заканчивается. Сначала хотелось сдаться, я думала: может, так надо…
Страшно было так, что врагу не пожелаешь, но не умереть, а за родителей: я чувствовала огромную вину перед ними. Всё, о чём я думала, это то, как я могу оставить их, друзей? Мне не хотелось плакать, но слёзы сами лились по щекам. Поначалу я рыдала без остановки.
Каждый раз я проводила в больнице по несколько месяцев и очень скучала по дому. Чтобы как‑то отвлечься, целыми днями сидела в ноутбуке, соцсетях, играла в игры, стараясь не зацикливаться на капельницах и том, что мне плохо. Так как я знаю английский, то общалась с другом по переписке из Америки.
Фото Юлии Исаевой
Я всё время думала о волосах. Когда они начали выпадать, казалось, что это насовсем, и, как меня ни уговаривали, я не верила. Это катастрофа для девушки. На мой день рождения подстригла их под каре, а после третьей химии, когда они были повсюду: на постели, одежде, в еде, — я сама попросила их сбрить. Было уже всё равно, кто что подумает, ничто не имело значения — только жизнь. Зато кожа от химии стала хорошая — ни одного прыщика не было.
На удивление, было очень грустно уезжать: так я привязалась к ребятам, медсёстрам, доктору. Хотя я мечтала принять пенную ванну, поесть домашней еды. И главное, я вылечилась: ремиссия подтвердилась!»
Наталья и Настя, вылечили рак почки:
«Я не успела нигде поработать: только закончила педагогический колледж, как у меня родилась Настя. Хотела выйти на работу, стала устраивать дочку в частный детский садик, подыскивать вакансии, как вдруг у неё обнаружили опухоль почки. Я ничего не могла понять: как так, ведь мы недавно проходили полное обследование, как её могли пропустить? Врач сказала, что ещё бы пару недель, и ничего уже не помогло бы.
Когда мы первый раз легли в отделение, то первая, с кем я познакомилась, была маленькая девочка Настёна. Очень резвая, общительная, забегает в палату и спрашивает:
— Давайте знакомиться, вас как зовут?
— Наташа, а тебя?
— А я Настя, но вы моё имя не запоминайте, я все равно скоро буду жить на облачке.
Фото из личного архива
Человеку и его семье нужна помощь хорошего психолога. Я до сих пор не понимаю, как с этим справилась. Бывало, выйду из палаты, сяду на пол коридора и кричу в голос, а люди выглядывают из палат, пугаются. Накричусь, наревусь, а потом возвращаюсь — и снова балагурить с дочкой. Я перед ней на голове стояла — нужно было занимать как‑то: капельницы ставят на несколько суток, от кровати не отойти, скучно, грустно и больно к тому же.
Дочка про болезнь страшную не знает: зачем ей знать про рак? Мы стараемся всё забыть, только шрам на животике напоминает о былом. После этого я не смогла попрощаться с детьми: пошла работать педагогом в центр психологической реабилитации «Святого Белогорья против детского рака». Всё отдам за эту работу, это теперь мои дети, родные».