Моего же отца больше 20 лет нет в живых. Я была ребёнком, когда его не стало, и узнать отца как следует, пообщаться с ним в более сознательном возрасте мне, к сожалению, не удалось. Однако его личность и присутствие (зримое и незримое) в моём мире, несомненно, повлияли на меня. Как минимум я тоже выбрала эту профессию.
Иногда я листаю подшивки
Отец приводил нас, своих детей, в свою гигантскую редакцию на улице Фрунзе, где я знакомилась с журналистикой. На втором этаже находился его фантастический кабинет. Там можно было часами разглядывать скопления мух, засохших внутри тяжёлых оконных рам с пыльными стёклами. В тот кабинет нельзя было попасть, не заглянув в пропасть в центре лестничных пролётов. От падения защищали перила, а под ними кружилась и зазывала темнота.
На том массивном столе стоял красный телефон, номер которого – 2–06–10 – я помню. Газеты, пепельница, стопки жёлто-серой бумаги и перьевые ручки. За креслом выделялась плетёная корзина ростом с человека лет шести. Мы с братом вдвоём прятались в ней, когда в кабинет кто‑то стучался и входил. Папа хохотал вместе с нами.
Ту корзину моему отцу подарили на день рождения коллеги. Она была шуточным символом его строгости к сдаваемым авторами заметкам: исписанные листы часто отправлялись в мусорное ведро.
Когда отца не стало – он погиб от сбившего его рядом с редакцией автомобиля в 1993 году в возрасте 44 лет, – эта корзина долго стояла у нас дома. В ней лежали старые газеты, какие‑то вещи. С годами она становилась всё меньше, а однажды совсем развалилась.
Когда я повзрослела, мне выпало одно время работать в том самом Доме печати. Как и корзина, здание тоже уменьшилось. Железные рамы стали пластмассовыми, пропасть перестала манить, а из кабинетов выветрился сигаретный дым.
Иногда я листаю тяжёлые подшивки «Ленинской смены» и «Белгородской правды» 1970-х, 1980-х и 1990-х. Нахожу в них интервью, очерки, репортажи, заметки, фельетоны, театральные рецензии и статьи, подписанные «А. Литвинов». Воображаю, как родилась идея подать материал. Как он собирался, писался. Погружаюсь в повестку, язык, сюжеты, жанры, слышу шум эпох и того, как они уходили. Наблюдаю, как менялась журналистика.
Несколько газет, чёрно-белых фотографий и исписанных синим блокнотов – то, что осталось мне от журналиста и моего отца Анатолия Литвинова. Но это не всё. Есть ещё письма, воспоминания о нём его современников, которые я собираю и храню. Прошло больше 20 лет, а они всё подробнее рассказывают о моём отце, той журналистике и том времени. И даже до сих пор рождаются. Эти документы времени и зарисовки я приведу здесь.
Обожгла сердце
Вот письмо, которым откликнулся на текст Анатолия Литвинова в «Белгородской правде» в далёком 1985 году коллега из Старого Оскола:
«Здравствуй, Анатолий!
Твоя «Сто первая вдова» обожгла сердце. Горькие чувства вызвала она. Как мы не теплы, не внимательны к конкретной личности! Подавай нам массовые мероприятия, тысячные охваты. А отдельный человек что? Голосок его тоньше комариного писка. Приехал как‑то в колхоз лектор и, узнав, что в клуб собралось тридцать человек, отказался выступать – мало! (…) Пришёл домой, завёл реквием Моцарта и всё время думал о своих друзьях, погибших в 42 под Сухиничами.
Слушал печальную музыку, а в мозгу звенело: никто не забыт, никто не обижен. (…) Вот какие мысли навеял твой реквием о тихой и забытой старушке.
Всего тебе доброго. И впредь блистай, будоражь и вызывай зависть. С уважением А. Кепов, Ст. Оскол. 10.07.85».
Судя по всему, и читатели, и сами журналисты любили и умели говорить друг с другом о журналистике, отзываться на публикации, комментировать.
«Дорогой коллега!
Ещё раз убедился, что пишете Вы в лучших традициях классической публицистики. Говорю это не из подхалимства, а совершенно искренне… И язык, и интонация статьи, слога, построение фразы неожиданное для читателя – всё это меня радует и мне хочется говорить об этом кому‑то, что я и сделал вчера, позвонив Благасову (Леонид Благасов – главный редактор «Белгородской правды» – прим. ред.). Не хотелось, чтобы такой талант потонул в маленьких заметках… У Вас есть что‑то от Вельша-Радова, ей-бо!
Храни Вас бог! А. Васильев».
Понимали с полуслова
Не так давно меня нашёл бывший главный редактор «Белгородской правды» Владислав Бояркин. Мы не были знакомы, но его фамилию я знала.
Потом Бояркин уехал на повышение в Москву и в столице продолжил карьеру. Последним местом его работы стал Совет Федерации, где он возглавлял работу парламентских корреспондентов. Несколько лет назад он вышел на пенсию и написал книгу мемуаров. Она и стала поводом со мной связаться.
Я получила экземпляр книги, и её строки добавили информации к портрету журналиста Анатолия Литвинова. Вот фрагмент, где Владислав Бояркин описывает начало своей работы в «Белгородской правде»:
«Практически в каждом отделе произошло обновление. Отдел промышленности, строительства и транспорта возглавлял ещё неизвестный мне Данников Владимир, новый человек сменил ушедшего на пенсию Бориса Павловича Киселёва, давно поменялся руководитель отдела советской работы. Ответственным секретарём работал Анатолий Литвинов. Лично знаком с ним не был, знал по публикациям в областной молодёжке. Сначала к Анатолию отнёсся насторожённо, очень уж противоречивые отзывы слышал. Но вскоре убедился, что «Белгородской правде» повезло с ответственным секретарём. Анатолий обладал хорошими редакторскими способностями, чувствовал новизну изменений в журналистике и в обществе, мы понимали друг друга буквально с полуслова».
Фото из архива Анатолия Лукьянова
С кем вы это согласовали?
А эти страницы книги Владислава Бояркина рассказывают об особенностях работы журналистов в советских медиа:
«Накануне подписной кампании в редакции обсуждали, какой быть газете, что нужно для её обновления, повышения читательского интереса. Меня не устраивал внешний вид газеты, много лет он оставался неизменным. Правда, особых условий модернизации облика «Белгородской правды» не существовало. Офсетная печать отсутствовала, тексты набирались на линотипах, вёрстка шла вручную. О нынешних компьютерных технологиях и не мечтали. Тем не менее, поиск возможностей улучшения подачи материалов продолжался.
Обстоятельно обсуждали тему с Толей Литвиновым. Попросил проанализировать «Известия», «Советскую Россию», «Литературную газету», другие центральные издания, выбрать наиболее удачные оформительские элементы и сделать новый, оригинальный макет «Белгородской правды».
Вскоре на заседании редколлегии рассматривали предложенный ответственным секретарём проект полос. Анатолий смог точно уловить суть поставленной задачи. Будущие страницы «Белгородской правды» смотрелись необычно, по‑современному. Обилие широких тёмных линеек придавало макету яркий характер. Внешний вид газеты сильно изменился. Анатолию пришлось изрядно повозиться с макетом, самому выезжать на вёрстку. (…) Но вскоре новый облик газеты пришлось корректировать в сторону старого варианта.
На редакторском столе раздался звонок коммутатора. Звонил руководитель области, первый секретарь обкома КПСС Алексей Пономарёв:
— Вы во что превращаете газету? Что за траурные рамки? С кем вы это согласовывали?
(…) Через секунду, уже непонятно к кому обращаясь – к продолжавшему что‑то говорить неизвестному участнику разговора или ко мне, руководитель области пробормотал:
— И в «Известиях» так же черно».
Надёжный товарищ
В одной из глав Владислав Бояркин прощается с белгородской журналистикой и с моим отцом:
«В начале московской жизни ко мне обратился Александр Серафимович Потапов, возглавлявший газету «Труд», с просьбой рекомендовать достойного журналиста на должность собственного корреспондента по Белгородской области. Сразу подумал об Анатолии Литвинове. Сообщив его фамилию Александру Серафимовичу, созвонился с Анатолием. Он с интересом выслушал информацию, поблагодарил и сказал, если из «Труда» поступит предложение, отнесётся к нему со всей серьёзностью.
Вопрос с переходом Анатолия в «Труд» решался неспешно, Александр Серафимович хотел быть твёрдо уверен в правильности выбора кандидатуры собкора по родной области. Уже утвердили редактором Леонида Ефимовича Благасова, Алексей Манаев переехал в Москву, а Толя по‑прежнему работал ответственным секретарём «Белгородки». И вдруг в телефонной трубке услышал его взволнованный голос:
«Вчера меня назначили заместителем редактора вместо Алексея Манаева. Перед этим в редакции прошло голосование, так что фактически не просто утвердили, а избрали. Вопрос с «Трудом» можно считать закрытым».
В голосе Анатолия звучала нескрываемая гордость. Ещё несколько раз перезванивались, но личных встреч после проводов в Москву не было.
Жизнь в столице оказалась плотно занятой, да и времена наступили бурные. Не помню точно, когда получил печальное известие о гибели Толи Литвинова. Надёжный товарищ. Хороший человек, талантливый журналист…»
Делаем именно то
Мне кажется, один из самых сильных текстов о том, каким был журналист Анатолий Литвинов, написала коллега моего отца Татьяна Зайцева. Он был опубликован в 1996 году в газете «Смена», к тому времени уже давно без «ленинской» в названии.
«Лично я была свидетелем, как наш мэтр упал однажды с руководящей высоты на бренную землю. Не буду вдаваться в подробности, скажу кратко: с должности ответсекретаря (второе лицо «ЛС») его перевели на ставку простого корреспондента. И Литвинов, не моргнув глазом, не только покинул отдельный кабинет, но и не вылезал из командировок, выдавая на страницы газеты строчек больше, чем кто‑либо сейчас. И каких строчек! Никогда не забуду его очерк «Алфавит войны» – удивительный по замыслу и исполнению. Взял он тогда телефонный справочник и начал звонить по алфавиту – Антоновым, Беляевым, Ивановым, Петровым…, задавая один-единственный вопрос: из вашей семьи кто‑нибудь воевал в годы Великой Отечественной? Щемящая душу картина открылась журналисту… А вот совсем недавно мы вспоминали на редакционной летучке литвиновский репортаж «Тихая суббота». О том, как корреспондент был зачислен на один день в состав особого подразделения УВД. Ей-богу, «Тихая суббота» – маленький детектив. И по форме, и по духу. С момента его написания прошло почти тринадцать лет, но хоть сейчас в газету ставь…
Кто‑то однажды заметил, что Анатолий Литвинов любит ходить по острию ножа, балансируя как бы между адом и раем, между жизнью и игрой в жизнь, как бы переворачивая вещи с ног на голову и тем самым открывая особый смысл вещей. Не уверена, понятны ли эти мысли всем и смогу ли я подтвердить их примерами, но всё именно так. Помню, как после незабываемого бюро обкома комсомола, где нас, точно школьников (включая редактора), заставляли вставать и отчитываться на предмет того – почему, видите ли, наша газета отклоняется от курса обкома ВЛКСМ и мало пропагандирует положительный опыт коммунистического воспитания, мы, униженные и растерянные, поплелись кто куда: по своим углам.
Вдруг нас остановил Литвинов: «Ребята! Да это же наша победа! Раз то, что мы делаем, не устраивает функционеров, значит, мы делаем именно то!» Писали мы в восьмидесятых годах, надо сказать, о многих раздражающих вышестоящих товарищей вещах – о бичах, о беременных школьницах, о джинсовых мальчиках… Словом, после комсомольского вливания отправилась журналистская компания к Толе домой, и, что скрывать, мы пили там водку. Но уже не чувствовали себя бессильными. Именно Литвинов, перевернув ситуацию, освободил нас от гнетущего чувства размазанности по стенке».
Сейчас журналистика переживает (непрерывную, впрочем) очередную трансформацию. Мы сами не можем понять и договориться, что же это за профессия и в чём её смысл. Определяет ли что‑то и что именно журналиста, несмотря на время и условия, в которые ему выпала судьба работать. Рассуждаем много, но редко размышляем. Эти сохранившиеся письма, свидетельства, воспоминания и сами публикации в газетах того времени побуждают меня думать об этом. Может быть, интересными покажутся и кому‑то ещё.