– Рашит Дихангреевич, зная о Вашем особом отношении к Малеру, всё же можно сказать, что этот композитор не просто особенный, но первый для Вас?
– Партитуры Малера мы играем не чаще чем сочинения других выдающихся композиторов. Верди, Лютославский, Шостакович, Прокофьев, Рахманинов, Свиридов… – в этом сезоне мы представили нашим слушателям не менее значимые произведения и их авторов. Впереди – «Альпийская симфония» Рихарда Штрауса. Каждый из них – гений и тем ценен, что оставляет после себя некое послание, которое мы стремимся постичь и которое открывает для нас нечто важное. Малер – безусловный гений. А его Девятая – именно такое сочинение.
Правда и то, что исполнить Малера – определённая школа для оркестра, показатель зрелости музыкантов. А в юбилейный год нам как никогда важно продемонстрировать, насколько мы зрелы в смысле профессиональном и состоятельны в смысле творческом.
– Девятую симфонию Малера называют величайшей вершиной в репертуаре любого оркестра мира. После её исполнения останется ли для Вас что-то, за что бы Вы не взялись?
– Я берусь за всё, что угодно. Мне интересны разные жанры, направления, творческие почерки. За исполнение глобальных вещей берётся тот, кто чувствует в себе силы. А ставить самые сложные цели необходимо, ведь только так можно познать себя, свои возможности и развиваться дальше. Мы стараемся следовать именно этому принципу.
– К слову о Ваших принципах. Наш оркестр вошёл в двадцатку лучших в России, его приглашают для участия в крупнейших музыкальных форумах страны, летом Вы выступите в капелле имени Глинки в Санкт-Петербурге, осенью – в Концертном зале имени П. И. Чайковского в Москве, чего удостаивается редкий коллектив. Успехи оркестра очевидны, как очевидно и то, что Вы – тот мастер, который привёл его к триумфу (с 2006-го), – о нём заговорили как о феномене не только в Белгороде, но и в России и за её пределами. Так какой принцип позволил Вам добиться таких поразительных результатов?
– Сначала нужно научить людей музицировать. Как это ни парадоксально звучит. Музицировать могут далеко не все оркестры. Каждый из оркестрантов должен чувствовать ту музыку, которую исполняет, понимать, что он делает, для чего и что хочет сказать. А не просто извлекать ноты в определённой ритмической последовательности. И если нас что-либо отличает, то именно это обстоятельство.
– За Вами невероятно интересно наблюдать во время концерта. Вы обладаете удивительной энергетикой и отправляете в зал некие импульсы, которые погружают зрителей в произведение и ведут до его конца.
– Для меня хороший дирижёр тот, кто в силах правильно понять, что сокрыто за нотными знаками – мысль композитора. Но ещё не менее важна способность передать свои мысли и чувства по поводу этого сочинения, способность убедить в них. Ведь в зале сидят люди со сложившимся мировоззрением, очень часто оно отличается от моего. И одна из самых главных моих задач – суметь увлечь за собой в воплощение своей идеи.
Фото Юрия Бограда
– А как Вы относитесь к понятию «дирижёрская музыка»? Скажем, Малер писал и исполнял свои произведения как дирижёр. Приходилось ли Вам что-то сочинять?
– Нет. Вообще, если мы говорим о дирижёре-композиторе большого масштаба, я не представляю, как им всё это удавалось. Даже просто заполнить листы, а ведь их надо было осмыслить, прочувствовать. Каждую ноту нужно было написать да не один раз, ещё и перепроверить (сколько всяких технических средств в распоряжении сегодняшних композиторов, а пишут они гораздо меньше прежних). Сочинить и исполнить – это колоссальный труд.
– Кто из дирижёров входит в систему Ваших творческих координат?
– Наиболее близок мне Клаудио Аббадо (знаменитый итальянский оперный и симфонический дирижёр, третий в списке двадцати выдающихся дирижёров всех времён; любопытно: Аббадо был страстным поклонником Малера, организовал в его честь фестиваль, именем композитора назвал и свой оркестр. – прим. авт.). Речь идёт не о копировании его манеры, программ, а общности в понимании искусства, как мне кажется. Я чувствую, как себя человек мыслит, ощущает в момент музицирования. Отсюда и сужу о близости.
– Возвращаясь к музыке великого австрийца. Вы всегда подчёркиваете, что главенствовать должна композиторская концепция, а оригинальность интерпретации дирижёра – в более глубоком погружении в неё. Ввиду продолжительного опыта обращения к партитурам Малера, и в частности Девятой симфонии (правда, не в полной версии), как Вы оцениваете степень собственного проникновения в авторский замысел?
– Как минимум на порядок я стал понимать больше. Анализирую свои действия и ощущения и вижу серьёзный творческий рост. Сегодняшний Нигаматуллин и Нигаматуллин двух- или тем более пятилетней давности – практически два разных человека. Что естественно: мы должны всё время бороться, двигаться, совершенствоваться. Богатство внутри нас, только это и имеет ценность.
– Так в чём, по-Вашему, суть Девятой симфонии?
– Эту партитуру Малер создал всего за два года до своей кончины. Написана она человеком, который подвёл некий итог собственной жизни. Здесь – вся его судьба, весь его творческий опыт, вся боль, то, над чем он долго размышлял… Перед нами – откровение гения, открытого тому миру, о котором мы ничего не знаем. И этот мир слышен в последней части произведения. Через отрицание, через протест человека, которому пришлось многое испытать, через состояния страстей, их преодоление он всё-таки пришёл к высшему катарсису – к полному приятию Бога.
– Первая, Вторая, Третья, Четвёртая, Пятая, неполная версия Девятой… – Вы играли шесть из законченных симфоний австрийского композитора. Новая малеровская премьера была вопросом времени. И вот снова обращаетесь к Симфонии № 9, только теперь воплотите её целиком (время звучания – 81 минута). Нельзя сказать, что в своём выборе Вы следуете хронологии возникновения партитур. Как Вы решили, что в этот раз прозвучит Девятая?
– Шестая и Восьмая отличаются бóльшим составом участников. И это – сдерживающий фактор в определении программы. А Девятая… Если хотите настоящего потрясения, Вам необходимо её услышать – это разговор напрямую с Богом. Если хотите катарсиса, Вам прямая дорога на этот концерт.