Рассказывая о себе, Иван Григорьевич одновременно говорит и о филармонии. Потому что жил и живёт её историей.
Песня из детства
— Иван Григорьевич, из какой вы семьи?
— Я родился в Вязовом. Мама работала в колхозе, папа – лесник. Поэтому в детстве для меня лес был вторым домом. Лесником отец служил долго, посадил вокруг вязовского леса, известного удивительным источником, берёзовую рощу. Помню, как возле источника все деревья были завешаны платками, рубашками: много откуда съезжались к нему, окунали вещь в воду – у кого что болело – и оставляли там, как бы оставляя болезнь.
— Часто бываете в родном селе?
— Сейчас редко, бываю только на Пасху: в Вязовом похоронены родители. Брат приезжает из Владимирской области, сестра, и мы обязательно едем на могилы к родителям.
— Ваша жизнь проходит, что называется, под музыку. Помните ли, какая мелодия оставила у вас первое острое впечатление?
— Собирались за столом по праздникам, пели. Я уже тогда научился на гармошке играть, подыгрывал. Что пели? Многое. Очень мне нравилась песня со строкой «А где ж эти карие очи?», до сих пор её помню. И пели удивительно здорово. У помощника отца был сын с тенором, от природы поставленным, необычайной красоты, полнозвучным. В нём погиб оперный певец! Да и всё село было певучим, казалось. Летний вечер, смеркается, и то тут, то там затягивают частушку или песню – почти стереофоническое звучание.
Приучить к Чайковскому
— Свой 75-й день рождения вы отпраздновали на сцене, концертом, пригласив всех желающих…
— Так отмечать я не собирался. Но спасибо Светлане Юрьевне Борухе, моей преемнице. Получилось неплохо по отзывам, тепло, по‑доброму.
— А в семейном кругу как‑то традиционно празднуете дни рождения?
— Мы сейчас с женой остались вдвоём, дочь с мужем живёт в другой стране. И долгое время, когда она сначала училась в Харькове, потом в музыкальном училище при Московской консерватории, супруга жила с ней. У меня тоже жизнь была концертная, разъездная. Так традиций и не сложилось.
— Ваша супруга тоже музыкант?
— Да, мы с ней в Донецке познакомились 1 сентября на первом курсе музыкально-педагогического института. И с тех пор всегда вместе.
— И дочь пошла по вашим стопам…
— Ей было лет пять, когда она попробовала себя в музыке. Попала к замечательному педагогу Любови Семеренко, особенно мы её не неволили. Она, кстати, «открывала» Steinway, когда его приобрели в филармонию. С пианистом Николаем Петровым мы стояли за кулисами, он прислушался и спросил, кто играет. Я ответил: моя дочь. Петров похвалил игру и оставил автограф: «Лизочке, с пожеланиями…». Это её ещё больше окрылило.
— А каково это – руководить творческими людьми? Их нужно зажечь, увлечь и повести за собой. Какие приёмы использовали?
— Я всё старался строить на любви и хороших отношениях. Мне говорили: надо вести себя пожёстче. Но с артистами так нельзя! Я совершенно ровен со всеми, не разделяю людей. Как‑то сказал дирижёр Сергей Скрипка: «У тебя какая‑то домашняя филармония!» И действительно, у нас складывалась атмосфера семейная: я всегда старался, чтобы всё было спокойно и ровно. В артистической среде это довольно сложно, но удавалось.
Филармония – это любить гармонию. И главная задача наша – продвигать лучшие образцы. Долгое время я прекрасно понимал, что мы её не выполняем. Убедить слушателя, развернуть к классике его можно только большим серьёзным коллективом.
В начале 90-х мы создавали симфонический оркестр из камерного. Часть музыкантов на первые концерты приглашали из Харькова. Потом к нам стали переезжать из других городов. Чем мы их привлекали? Жильём и зарплатой. Затем нам отдали роскошный зал, и уже мы стали приглашать музыкантов выступить с оркестром. Наши артисты были интересны тем, что у них горели глаза. Роль сыграло и то, что я главным дирижёром в оркестр пригласил Рашита Нигаматуллина. Он большой музыкант.
Так появились интересные программы: переиграли всего Чайковского, Рахманинова. Это доступная русская музыка, которая сразу ложится на душу. От неё никуда не денешься. На Чайковском я, считаю, и приучил публику к классике.
— Иван Григорьевич, многого филармонии и вам пришлось ждать: слушатели пришли не сразу, полноценные музыкальные коллективы образовались со временем.
— Я никогда ничего не ждал. Мой педагог в Курске, старой закалки человек, говорил: «Делай всё сам. Никто за тебя не сделает, если не сделаешь ты». Я этому принципу всегда следовал и старался доводить дело до конца. Нам передали коллективы Центра музыкального искусства, а они были полусамодеятельными, в статус филармонии не вписывались. В хоре, к примеру, в теноровой партии женщины пели, потому что петь было некому. Взялись за дело. И сейчас смотришь, такая махина на сцене стоит!
Чем я счастливый человек…
— Всё, о чём вы рассказываете, в той или иной степени было делом рискованным: не приживётся, не получится, народ не пойдёт… Рисковать – это по‑вашему?
— А как же! Создать в начале 90-х полноценный симфонический оркестр было дикой авантюрой. Но меня это не испугало. Чем я счастливый человек, так это тем, что никогда не заботился о своём кресле в духе «как бы чего не вышло». Я всегда знал: у меня есть своё дело, профессия.
— Говоря о возрасте, вы цитируете Владимира Маяковского: «У меня в душе ни одного седого волоса». К каким ещё стихотворным строкам обращались и обращаетесь в разные моменты?
— В училище у меня был преподаватель истории. Сам он учился в Санкт-Петербурге, тогдашнем Ленинграде – классическое образование. И на своих уроках он читал нам Маяковского, и не «Стихи о советском паспорте», которые мы учили наизусть и помнили, а лирику. Оттуда я Маяковского и полюбил. А на зимних каникулах этот педагог возил нас в Ленинград. Ему это нужно было? Но он не мог не поделиться, настолько был наполнен этим. А чтобы отдать другому, надо быть наполненным самому.
К Анне Ахматовой, Марине Цветаевой меня приучила жена. Супруга моя из интеллигентной семьи. Мама у неё была выдающимся балетмейстером на Украине. Жена потрясающе много стихов знает и образовывала меня в этом плане здорово.
— А есть ли у вас хобби? Чему всегда старались уделить время после работы?
— Обожаю землю! У нас участок в Комсомольце, там возиться могу долго. Посадишь, а потом смотришь – растёт, зацветает, выросло. И для меня это великое счастье. С детства, наверное, осталось: я‑то сын крестьянский. Касаешься земли, чувствуешь, что растёт что‑то, твоей рукой посаженное. Я вообще радуюсь всегда, когда что‑то развивается, строится, растёт. И когда люди развиваются, радуюсь тоже.
Хамелеонов не терплю!
Мы предложили Ивану Григорьевичу ответить на несколько вопросов из известного опросника Марселя Пруста.
— Ваша самая характерная черта?
— Важная для меня и для общения с людьми – незлобивость. Я вспыльчив, но никогда не был злопамятен.
— Что вы больше всего цените в ваших друзьях?
— Чтобы друг говорил правду без всяких прикрас. Не приемлю обмана, предательства. Люблю людей одного уровня: такой и с подчинёнными, и с чинами – везде одинаков. Хамелеонов терпеть не могу и этой породы не принимаю.
— Ваши герои в реальной жизни – кто это?
— (Задумывается). Меня восхищают наши паралимпийцы. Человек не опустил руки, не потерял вкус к жизни и знает, что она даётся один раз. Он чем велик? Тем, что понимает, что только сам может что‑то изменить.