Меняем кеды на лапти
— Покажите ваши сумки, — просят сотрудники полиции у входа на фестиваль. Улыбчивый рыжий пёс крутит носом у рюкзака и вдруг по уши зарывается в его недра, взволнованный шуршащим свёртком.
— Сосиски… — невинно пожимаю плечами в ответ на едва уловимый интерес на лице хозяина учёной собаки.
— Восемьсот десять, восемьсот одиннадцать, — сосредоточенно шепчет девушка-волонтёр, считающая гостей на входе. И вдруг — радостный возглас: «Возьмите программку! Поступайте в наш университет! Не забудьте зарегистрироваться! Ой, я сбилась со счёта!». Взбудораженный дух ярмарки быстро подхватывает нас и мгновенно закручивает в лихорадочно-праздничном настроении.
Солнце припекает вопреки всем дождливым прогнозам. Люди разоблачаются на ходу, закатывают рукава и штанины, покрывают головы купленными тут же венками, приобретая характерный небрежно-эклектичный облик отдыхающего. Ярмарка переливается звуками гармони, всплесками хоровых напевов, народными костюмами, шашлычным дымом. Находим в отдалённом конце самовар огромных размеров, пробуем ледяную медовуху из деревянного бочонка. Общение завязывается на редкость
легко и естественно.
«Отец делает медовуху по старинному рецепту, — охотно выкладывает мне секреты приготовления древнего напитка женщина за стойкой. — Самой вкусной и ароматной получается настойка без дрожжей и нагревания, в дубовой бочке, зарытой на несколько лет в землю. Правда сейчас отец предпочитает хранить бочонки в подвале».
Поиски достойного кулинарного дополнения к благородному славянскому напитку успехом не увенчались: выбор лакомств ограничился классическим «уличным» меню — шашлык, сэндвичи, сладкая вата… А так хотелось похлебать тюри, закусывая её горячим калачом!
Зато пищи для души на празднике в изобилии. В каждой палатке мастера открывают таинства традиционных и современных ремёсел — плетут лапти, бьют молотами по наковальням, выводят кружевные узоры на коклюшках, выпиливают лобзиками.
Одна из мастериц демонстрирует устройство сложнейшего головного убора замужних славянок — сороки:
«В нашей местности в основе убора лежала так называемая кичка, по сути — два рога, закреплённых на макушке, на них наматывались косы. Раньше, во времена тотемных культов, женщины открыто носили такие «рожки», это было связано с почитанием оленя, лося, олицетворяющими плодородие. Значительно позже, вероятно под влиянием церкви, языческий символ стал прятаться в налобный чехол — сороку или кокошник».
От яркости традиционных костюмов кружится голова. Одного взгляда на любой наряд достаточно, чтобы «утонуть» в его пёстром великолепии.
«Все орнаменты, пояса, бусы, украшения – также явление языческой культуры, — подхватывает другая мастерица. — Даже в вышивке крестом нет ни одного случайного элемента, каждый символ несёт определённый магический смысл, поэтому костюмы создавались с необыкновенным тщанием. На создание одного полного комплекта нарядной женской одежды (сарафан, рубаха, душегрея, украшения) могло уйти до трёх лет».
Круги на полях
Радостное возбуждение накаляется вместе с жарой, декоративные голуби в клетках раскрывают клювы, гигантские кролики ловят носом слабые потоки воздуха от картонок, которыми их обмахивают хозяева питомников. Пробираемся к стадиону, на котором уже собралась разномастная толпа — дамы в полном народном убранстве, девушки с подвёрнутыми джинсами и майками, дети с огромными от восторга глазами, официальные лица, несмотря на жару, застёгнутые на все пуговицы.
И вот на стадион выходят первые хозуны — ведущие танка. Раньше для людей с хорошей фантазией эта деятельность становилась профессией, они были своего рода жрецами, поскольку каждый рисунок хоровода обладал своим сакральным, ритуальным значением. Хозуны задают рисунок, ведут за собой весь танок, а в нём — несколько сотен человек, профессионально изучающих народный танец. Остальные тысячи людей не ведают, что будет происходить, как притопывать и куда двигаться. Тут главное — довериться ведущим и почувствовать ритм движения, не тянуть одеяло на себя, а включиться в общую картину, став маленькой и в то же время значительной бусинкой в хрупком танцевальном узоре.
Русские хороводы различались по временам года, сословиям, территориальному признаку. К примеру, хороводы Севера имитируют в танце, ни много ни мало, процесс создания вселенной. Южнорусские же танки и карагоды считаются хороводами «высшего» уровня, благодаря развитым хореографическим построениям и фигурам, а также личному мастерству пляшущих. Они, как правило, исполнялись под пение самих участников в отличие от большинства остальных танцев, где присутствовал музыкальный аккомпанемент. Хороводы, ориентируясь на содержание песен, могут быть орнаментальными (узорными) и игровыми, раскрывающими сюжет песни и истории её персонажей. Во время таких плясок молодые люди присматривали себе пару, поэтому старались хорошо принарядиться и станцевать получше. Молодые девушки часто не плясали в хороводах до тех пор, пока их старшая сестра не выйдет замуж.
Великий пляс во славу Ярила
Первый рисунок — построение «в одну улицу». Мы стоим ровными рядами, в левой руке — влажная горячая ладонь соседа, в правой — шёлковая лента, за которую держится опытная танцовщица. Спрашиваю у неё, почему мы стоим шеренгами в первой фигуре. «Так надо!» — получаю резковатый, но конкретный ответ. Ведущий в микрофон поясняет зрителям (и танцорам), что так традиционно начинаются все хороводы — люди знакомятся взглядами. Затем, слушаясь ритмичных народных напевов, пёстрые ряды начинают скручиваться в круги, двигающиеся по ходу солнца, или по часовой стрелке. Это символ ритуального поклонения могущественному богу солнца по имени Ярила.
Постепенно круги на поле начинают раскручиваться, трансформируясь в новые фигуры — зигзаги, линии, полукруги, «воротца», «корзиночки», «капустки» и другие построения. Разные линии начинают переплетаться, объединяться, темп ускоряется. Ритм танца ощущается как некая общая движущая сила, отдаваться ей легко и приятно, не требуется никаких усилий, ноги двигаются сами собой, а тело за секунду предугадывает смену направления. Из груди непроизвольно начинают вырываться лихие вскрики, чувствуется дрожь и пульс земли под ногами, порывы охлаждающего ветра кажутся ответом неба на твой полушаманский пляс. По полю носятся бурлящие энергией девушки и парни, которые задорным плясом подбадривают размякшие линии узора. Теряется ощущение времени и пространства, кажется, что сейчас в едином порыве пляшет весь мир. Иногда прорываются крики ведущих.
«На поле две с половиной тысячи человек! Идём на рекорд!» — надрываются ребята в микрофоны.
Какой рекорд? Куда идём? Всё это отходит куда-то на задний план, голоса появляются и пропадают. Определённо, в любом синхронном массовом действе есть большая гипнотизирующая сила. А, может, Ярила уже дотянулся до моей головы и дал хороший подзатыльник?
«В центре поля — волшебный ворон! Потрогайте его клюв и загадайте желание!» — эти странные фразы, теряя контекст, вплывают в сознание и катаются там от стенки к стенке. Ворон так ворон, волшебный так волшебный.
Перуновы обиды
Пляс завершается так, как и должна завершиться любая созданная вселенная — сворачиваясь в одну точку. Мы замираем с поднятыми руками, справа, слева, со всех сторон — ленты, румяные щёки и солнце. Небо делает глубокий вдох и… разряжается бешеным весенним ливнем; обделённый вниманием языческий Перун в обиде крошит тучи топором и сбрасывает на наши головы громовые стрелы.
Во мгновение ока стадион опустевает, люди бегут во все стороны, хлестаемые дождевыми плетями, мастерицы в палатках копошатся, пряча своё добро. Праздник растворяется в несколько мгновений, спустя короткое время после завершения последней фигуры. Единственные на ярмарке, кто не побежал прятаться в укрытие, — гигантские серые кролики. Являя собой образец покорности судьбе, они одинаково смиренно подставляют плюшевые спины как палящим солнечным лучам, так и ледяным струям дождя. Правда, и бежать бедным кроликам совсем некуда — двери их клеток всегда крепко заперты. Таков уж кроличий удел.