Люся

И спорили много лет. Наш спор обычно возобновлялся в новогодние дни, когда по телевизору крутят «Карнавальную ночь», «Виват, гардемарины» и советские киносказки.

Я с детства обожал актрису Людмилу Гурченко. Сам не знаю почему. Папа с детства её ненавидел. Ненавидел иррационально, без всяких видимых причин.

Для меня Гурченко началась с роли Козы в детском мюзикле «Мама». Для папы – с Леночки Крыловой из новогоднего мюзикла «Карнавальная ночь».

Помню, пятилетним ребёнком я мчался к телевизору, услышав новогодним утром знакомые звуки песенки «Динь-дон, я ваша мама…».

 А у папы наготове всегда были пассатижики. Как только из телевизора «Берёзка» раздавалось «Я вам песенку спою про пять минут», папа хватал пассатижики и – тыц-тыц-тыц! – переключал старый телевизор на вторую программу.

Однажды папа готовил на кухне мясо. Мясо сердито шипело, громко шкварчало, вступало в сложные реакции со специями и овощами. Мама – в кои‑то веки! – не стояла у плиты, а смотрела телевизор в дальней комнате. Отдыхала. «А когда на море качка, – пел герой лирической комедии, – приходи ко мне, морячка…». Герою что‑то язвительно сказала героиня в исполнении Гурченко.

Сказала негромко. Но папа услышал.

Он бросил мясо, примчался из кухни и стал кричать, что в этом доме совершенно невозможно что‑либо приготовить. Что кулинарный шедевр в его исполнении отменяется, потому что из‑за этой <…> из телевизора у него опускаются руки. Пока он так разорялся, мясо и вправду подгорело.

В другой раз мы всей семьёй смотрели кинопремьеру. Продолжение «Гардемаринов». Всё было хорошо, пока папа не обнаружил, что мать будущей императрицы Екатерины Великой играет Гурченко. Кинопоказ оборвался на середине: папа просто выдернул вилку из розетки. Мы с сестрой обиделись и ушли досматривать «Гардемаринов» к соседям.

Наибольшую ненависть у папы вызывала роль Гурченко в фильме «Любовь и голуби». Правда, этот фильм папа не переключал, о нет. Он смотрел его от начала до конца и потом говорил:

— Вот видите – такие <…> всё портят!

И непонятно, кого он имел в виду – Раису Захаровну, Людмилу Марковну или их обеих.

Однажды мы с сестрой решили подшутить над папой. Вытащили из какого‑то журнала центральный разворот – календарь на 1994 год с изображением Гурченко. И повесили его… нет, не на стену. На дверь. В туалете. Изнутри. Вровень с уровнем глаз сидящего на унитазе человека.

В тот вечер папа пришёл с работы усталым и подавленным. На работе были проблемы. Зарплату опять не дали. Не платили уже полгода. Впрочем, тогда всей стране зарплату задерживали. Девяностые…

Папа долго сидел в туалете. Мы с сестрой злорадно выжидали: ну‑ка, что он сделает с этим календарём? Сорвёт? Использует вместо туалетной бумаги?

Календарь, впрочем, остался на месте. Но, приглядевшись, мы увидели, что Людмила Марковна как‑то странно блестит. Папа в неё плюнул. Много-много раз. Он словно выхаркивал в неё всё своё недовольство. Всю ненависть к миру, где нет порядка и справедливости, где дети не уважают родителей, где он – квалифицированный рабочий, получавший в 80-е почётные грамоты и путёвки в санатории вне очереди (передовик производства, как-никак!), – месяцами не получает зарплату.

А тут ещё Эта – подтянутая, моложавая, в дорогом красивом платье. На весь журнальный разворот.

В тот вечер папа не стал ужинать. Просто лёг на диван и отвернулся к стенке. Мы с сестрой сами сорвали календарь и отправили в мусорное ведро.

Потом прошло много лет. Гурченко умерла.

9 мая папа смотрел канал «Культура». Там показывали старую запись – концерт Людмилы Гурченко. Песни Победы. Папа молча смотрел и слушал. Перехватил мой взгляд и сказал:

— Да.

В новогодние дни по телевизору снова покажут фильм «Карнавальная ночь» с участием Людмилы Марковны. Я её очень люблю.

Эта любовь у нас с папой общая.