Да и где найти такой город или такое село, где найти такую семью, где женщину не обдала бы война смертельным дыханием? Потому вряд ли такой памятник единственный.
Какая безмерная тяжесть…
Больше всего меня покоряет то, что выразительная композиция воздвигнута у губкинского села Бобровы Дворы по народной инициативе, на народные средства. Когда председатель районного совета ветеранов войны и труда Николай Яковлевич Чуев высказал идею создать такой памятник, откликнулись не только белгородцы, но и люди из многих регионов России. Значит, они сердцем почувствовали, что такой монумент необходим. Как вода, как воздух, как свет.
Покоряет и то, что прототипом для белгородского скульптора Анатолия Шишкова стали не отвлечённые мифические герои, а обыкновенная крестьянская семья. В не сломленной невзгодами матери земляки узнают Марию Фёдоровну Хорхордину, в мальчишке – её сына Арнольда, в девчонке – дочь Наталью. Это и о ней, Марии Фёдоровне, проникновенные строки Михаила Исаковского. Вспомним:
…Да разве об этом расскажешь
В какие ты годы жила!
Какая безмерная тяжесть
На женские плечи легла!..
В то утро простился с тобою
Твой муж, или брат, или сын,
И ты со своею судьбою
Осталась один на один…
Отстояла Пушкина
Но в отличие от героини стихотворения писать письма Марии Фёдоровне было некому: муж погиб, успев прислать с фронта лишь одну весточку. По воспоминаниям Натальи Андреевны, отца ей очень не хватало. Увидит человека в военной форме и домой с радостным известием: «Папа, папа пришёл!» Трудно, очень трудно было Марии Фёдоровне подобрать слова, чтобы не огорчать ребёнка. Трудно, очень трудно было не разрыдаться…
Да и жить пришлось на оккупированной территории у тех, кто приютит: фашисты сожгли дом вдовы и все дворовые постройки. В сарае, в плетёных корзинах, семья спрятала книги. Мария Фёдоровна пыталась их спасти. Но эсэсовец подскочил, вырвал корзины – и в огонь. Лишь томик Пушкина удалось отстоять. Немец поколебался, рассматривая издание, а потом пробормотал: «О-о-о, Пушкин. Гут-гут-гут». И вернул книгу. Так что пришлось нашей героине отстаивать не только себя, своих детей, но и Пушкина.
К слову, прожив 99 лет, Мария Фёдоровна не утратила интерес к литературе. Война не перечеркнула её добрых качеств, а жестокостью, лишениями, страданиями огранила их, превратив в драгоценности изящнее бриллиантов. Имею в виду сердечность и доброту, чуткость и трудолюбие, скромность и совестливость.
Жизнь заново
Разумеется, скульптурная композиция – не памятник одной женщине, одной семье. Это памятник всем вдовам военной поры, которые выходили, выпестовали и сыновей с дочерями, и Отечество! Это образ собирательный, позволяющий каждому дополнить его, спроецировать на свою судьбу и судьбу близких. Я, например, уловил в композиции черты своей матушки. Она тоже проводила мужа на фронт и больше его не увидела. В 1942 году, перед оккупацией, маму и ещё несколько её сверстниц эвакуировали. Не на восток – на север. Оказались в подмосковной Шатуре. Выполняли мужскую работу, добывая для столичных электростанций торф. Как только дошло известие, что наши места освобождены, вернулась домой. О том, как, впрягшись в плуг, женщины, старики, дети пахали, сеяли, как убирали урожай, как ждали вестей с фронта, написаны сотни книг. Остановлюсь лишь на некоторых бытовых деталях.
Оккупанты хозяйничали у нас недолго. Но хозяйничали всласть. Автоматные очереди раздались в первый же день: фашисты добывали на обед «дичь» – кур, гусей, уток. Потом взялись за свиней, коров, коз. Редко на каком подворье осталась живность.
У бабушки, переживавшей оккупацию с двумя малолетними детьми, не оказалось вообще ничего. Надо было начинать жизнь заново. Пришлось начинать её маме. В семье было единственное богатство – отрез материи, которым её наградили в Шатуре. Решили эту ценность использовать. Мама была лёгкой на подъём. Встала до рассвета и со своим богатством – отрезом – на ближайший на рынок. Вернулась уже не с богатством – с сокровищем: рябенькой курочкой.
Курочка-ряба, конечно, не несла золотые яйца. Но и её желтоватые яички в голодное время были на вес золота. Правда, лакомились ими изредка. Первым делом завели цыплят. Потом начали собирать яйца на продажу. Продавала их на рынке тоже, естественно, мама. В конце августа она вновь пошла в город с курицей-рябой и её дарами, а вернулась уже с маленькой игривой козочкой. Радости не было предела. На неё чуть ли не молились. И только тогда, когда козочка начала давать молоко, почувствовали, что жизнь в доме входит в мирные берега.
«Подумаешь, – быть может, недоверчиво улыбнётесь вы, – сходила на рынок… Купила курицу… Что в этом особенного? В те времена всем пришлось бедствовать».
А необычность ситуации вот в чём. Ближайший рынок был в городе Алексеевке – это от нашего хуторка более 50 километров. Транспорта никакого. Дорога просёлочная. По‑местному – шлях. И мама моя мерила эти просёлочные километры пешком дважды за летний день: в Алексеевку и из Алексеевки. Мерила по несколько раз в месяц. Нам, обласканным сегодня скоростным транспортом и асфальтовыми шоссе, эти пешие походы могут показаться чем‑то вроде сказки о герое, прогулявшемся в тридесятое царство. К сожалению, фантазии в моих словах ни грана. Было, было, было!
К ногам ложились звёзды
Весть о мире в хутор тоже принесла матушка. Однажды дома кончился керосин. Мама с проржавленным железным бидончиком – в Алексеевку. Часто вспоминала:
«Подошла к пригороду, смотрю с крутояра, а город кумачом подёрнулся. Я – до ближайшего дома. Спрашиваю у худенькой бабушки, что случилось. А она в ответ: «Радость великая, деточка. Войне конец!» Какой тут керосин! Летела домой как на крыльях. И хоть поздно было, стучалась в каждый дом. Смеялись, рыдали, обнимались…»
Иногда она говорила: «Ах, сынок, сынок! Если бы всё можно было поправить, что натворила война, я бы пешком полмира обошла. Да разве всё поправишь?»
…А у памятника «Вдове и матери солдата» я остановился прошлым летом, спеша по неотложным делам на машине по холёной трассе Старый Оскол – Белгород. Была августовская ночь – время звездопада. За скульптурной композицией желтела нива. Будто мать с детьми только что сжали последние колосья и поэтому припозднились. Постоял. Повздыхал. Повспоминал. И как причастился. Уходя, оглянулся. На мгновение мне показалось, что звёзды, падая с ночного неба, торжественно и печально ложатся к ногам матери-вдовы и её детей.