Перед гостями также выступили его жена, старший научный сотрудник отдела древнерусской литературы Пушкинского дома Татьяна Руди, а также ректор Литинститута им. А. М. Горького Алексей Варламов, написавший множество повестей, рассказов и романов, в числе которых «Купавна», «Лох», «Мысленный волк».
На счету прозаика немало премий: «Антибукер» и «Студенческий букер», «Большая книга», Премия Александра Солженицына, Патриаршая литературная премия. Немалую часть в творчестве Варламова занимают биографические книги, написанные для серии «Жизнь замечательных людей». Они рассказывают о Михаиле Пришвине, Александре Грине, Валентине Распутине, Андрее Платонове, Василии Шукшине, Михаиле Булгакове и Алексее Толстом.
На встрече писатель рассказал о том, как создавал эти биографии, и поделился мнением об истории XX века.
О серии ЖЗЛ
«Я не собирался этим заниматься. Писал романы, повести, рассказы. Первую биографию написал случайно. Защищал диссертацию, собирал материал для исследования, и потом получилась биография Пришвина в серии ЖЗЛ. Мне кажется, что эта серия делает сегодня большое дело. Она пишет про всех: и про красных, и про белых. Ведь нас шатало из стороны в сторону. А когда на книжной полке выстраиваются вместе Горький, Фадеев, Бунин, Зайцев, Алданов, Набоков и Шолохов – это самое разумное отношение к истории. Мне радостно, что серия ЖЗЛ сегодня востребована и для неё работают не только профессиональные историки, учёные, литературоведы и писатели».
Фото Арсения Клюйко
О Распутине
«Идея книги зародилась, когда я узнал, что есть такие яростные почитатели Распутина, которые добиваются его канонизации. Я оказался на его родине, в селе Покровском. Там музей Распутина, литература. Я стал читать и увлёкся.
У Алексея Толстого был период, когда он вернулся из эмиграции и оказалось, что он никому не нужен. Большевики играли с ним. Не сажали его, но и не давали денег. Он начал искать, что бы написать, чтобы добиться успеха, и нашёл золотую жилу. Написал пьесу «Заговор императрицы», посвящённую последнему царю. Она пользовалась огромным успехом. Была ужасная с точки зрения содержания, но захватывающая. Толстой понял, что на этом можно заработать.
Он считал, что царь слабый и из‑за него Россия была ввергнута в революцию и проиграла войну.
И Распутин, конечно, виноват. Это чудовище, которое овладело душой и умом последнего русского царя. В таком духе Толстой эту пьесу сочинил в соавторстве с Павлом Щёголевым. И дальше они на парочку написали подложные дневники фрейлины Вырубовой – ближайшей подруги Распутина. Они были похабны и ужасны с точки зрения содержания. Но это было ярко и убедительно. Вырубова пыталась протестовать, но никто её и слушать не хотел.
Потом, когда они хотели сочинить дневники уже самого Распутина, большевики запретили продолжать. Когда я напал на этот сюжет, мне стало дико интересно: одни говорят, что Распутин оболган и его надо канонизировать, другие считают, что это исчадие ада, которое опутало Россию.
Когда я начал писать, у меня была установка, что мне всё равно, кем он окажется. И я увидел, что люди, которые пишут за и ли против Распутина, – манипуляторы. Они берут какое‑то воспоминание и ставят точку там, где им нужно. Моя задача была соблюсти баланс.
С моей точки зрения ни о какой канонизации Распутина речи быть не может. Конечно, он внёс огромную смуту в русское сознание, в том числе и церковное. Но у него была мученическая смерть. Помните, царь писал: «Кругом измена, трусость и обман». Распутин был одним из немногих людей, который не изменял, не был трусом и не был предателем русского царя».
Фото пресс-службы губернатора и правительства
Об Алексее Толстом
«В издательстве сказали: «Нам интересен Алексей Толстой». Мне он был абсолютно неинтересен. Да, я читал, как и все мы, «Хождение по мукам», «Петра I», сказку про Буратино. Но Алексей Толстой никогда не был моим любимым писателем. Более того, у меня к нему было отношение несколько пренебрежительное, потому что я понимал, что он сталинский холуй, человек, который продался большевикам, и книга о нём будет книгой разоблачительной.
Но когда я начал вникать в обстоятельства его жизни с самого рождения и дальше, то в какой‑то момент понял, что он меня победил. Он меня пленил, и вся та мифология, которая вокруг него складывалась, не соответствовала действительности.
В эмиграции его мало кто считал Толстым. До сих пор существует легенда, что он незаконнорождённый. Я провел целое исследование. На самом деле по крови он был Толстым. Но проблема в том, что он узнал об этом, когда ему было 14 лет. До этого Алексей не знал, кто его настоящий отец. Его мать, будучи беременной, ушла к любовнику. Там была целая драма. Рождается ребёнок. И потом этому мальчику говорят, что его папа – граф Толстой. Представляете, как это должно было ударить ему по мозгам?! Страшное потрясение. Мне кажется, именно тогда он стал писателем.
Отец чувствовал себя глубоко оскорблённым и не хотел давать ему графский титул. Мальчик буквально выпрашивал его. После смерти отца ему удалось получить и титул, и часть наследства.
Обаяние, характер, жизнерадостность – всё это открывает перед Толстым двери салонов Серебряного века. Он печатает свои стихи. Начинается литературная жизнь. Он всегда в центре.
В советское время Толстого часто обвиняли, что он серединный писатель, служит Сталину, выполняет задания по линии НКВД. Он действительно был таким. Но он таким был всегда. Толстой по натуре был человеком центра.
Фото Арсения Клюйко
Его недолюбливали. Он был слишком удачлив, слишком циничен. Он часто попадал в разные истории. Например, когда была знаменитая дуэль Гумилёва и Волошина, Толстой стал секундантом на стороне Волошина. Но он любил обоих и видел задачу в том, чтобы своими длинными ногами как можно шире отмерить расстояние между этими двумя сумасшедшими, чтобы они друг в друга не попали. Они действительно не попали. Будучи секундантом Волошина, он через время оказался гостем на свадьбе Гумилёва и Ахматовой. И в этом его натура. Он не хотел ни с кем враждовать».
Об истории и выборе
«Я родился в советской семье и воспитывался в советской системе ценностей. А потом, как все, оказался брошен в другую – в 1990-е. Это было трудно. С другой стороны, я помню, как счастливый ходил с толпой на Садовом кольце в Москве и орал: «Долой КПСС!» Потому что КПСС достала, можно идти – и никто тебе уже ничего не сделает. Пьянящее чувство свободы.
Но потом были 1990-е, было выживание. Всё это меня волновало, я об этом писал, всё это было важно в моих литературных трудах. Но то, что люди пережили в начале XX века, было гораздо трагичнее.
Перестали ли мы быть советскими людьми или не перестали и как это соединяется с тем, что происходит сейчас – эти вопросы меня всегда волновали. В своих романах и повестях я пытался об этом размышлять. Но по мере того, как я жил, всё больше уходил в прошлое. И так получилось, что я стал заниматься Серебряным веком. Те писатели, про которых я писал книжки, довольно разные, но есть то, что их объединяло. Они родились в одной стране, воспитывались в одной системе ценностей, перешли через этот трагический перелом революции и были брошены в советское время. Они должны были в нём жить, выживать, находить общий язык с государством, встраиваться или не встраиваться в систему ценностей, идти на компромисс или не идти. То, как складывались их судьбы, для меня казалось чрезвычайно поучительным.
Мне кажется ошибочным, что мы пытаемся судить историю, ставить оценки. Когда состоялся разговор Пастернака и Сталина, Ахматова сказала, что Боря вёл себя на твёрдую четвёрку. Ахматова могла позволить ставить оценки своим современникам. А когда мы пытаемся это делать – немного смешно».