Ходишь рядом с трупами, посторонняя жизнь кажется чем‑то совершенно тебя не затрагивающим. Ну есть и есть. Нет – и нет. «Это жизнь», – думаешь.
А на днях я вышел из подъезда дома и держал дверь с домофоном открытой для пожилой женщины, идущей в 100 метрах от меня. Увидев это, она начала почти бежать, вприпрыжку идти так: «Пока я тут дотяну, сколько меня ждать будете!»
И я думаю, что ждать можно вечно. Потому что смотришь в глаза, полные настоящей человеческой благодарности. А ты и не сделал ничего – дверь подержал. Но благодарность такая, что комом в горле поселяется.
Или видишь в автобусе: бабушка, очень уж скромно одетая, едет с внуком. Он тоже одет просто, но с любовью. Одежда, над которой многие смеются, у них дарится на праздники. И берегут её отчаянно. И глаза у них печальные такие, но любящие, настоящие. И понимаешь, что бабушка готова отдать всё. Она уже отдаёт больше, чем может. Понимаешь, что вот это и есть любовь, настоящая, которой действительно можно спастись. Едут они в скромную квартирку. Там, быть может, ещё и старые деревянные окна не меняны с хрущёвских времён. Но на кухне будет крепкий чай. Дешёвый. Но с любовью. Он настоящий, вкуснее всех этих…
Глаза таких людей впиваются в память навсегда, хотя память и хочет выкинуть их поскорее прочь. Они неудобные. Они демонстрируют тебе истину. В них настоящая любовь. Неказистая, тяжёлая, в странных одеждах, далёкая от романтических картинок, но та, что действительно может помочь тебе жить. Она горькая, любовь, как и всякое истинное лекарство. От неё болит.
Я не знаю почему, но свою страну я люблю за эти глаза, за глаза людей, которых в 1990-х называли «не попавшие во врéмя». Быть может, это наследие юности из этих самых 1990-х. Тогда все мы были ровно такими, выживающими. Такой депресняк, что даже президент пил от всего этого, а мы его все отчаянно ненавидели. А потом, когда он уходил, он смотрел на нас из телевизора точно такими же глазами. И мы не забыли боль, но простили, наверное. Потому что отпускать людей положено с миром.
И сегодня кажется, что вот эти люди, простые как пять копеек, по‑прежнему вне времени. Кого‑то из них называют вшивыми интеллигентами, кого‑то ватниками и стадом. Они бесконечно разные, полярных взглядов и ценностей. Но какими бы они все ни были, нужно их всех вместе полюбить за то, что они люди. Всех вместе. За эти глаза. Ведь кто, если не мы, будет за них, кто станет их адвокатом? В них есть любовь, которой так мало в бесконечных баталиях, которыми мы живём. В них есть жизнь. Если человек не идёт на тебя войной, разве есть причина, чтобы не полюбить его?
Мне вот хочется, чтобы патриотизмом в моей стране стала любовь к этим людям вне зависимости от их взглядов, мнений, цвета и достатка. Чтобы это прививали. Чтобы, если поднимут какого‑нибудь пятиклассника на уроке и спросят: «А что такое патриотизм?» – он ответил бы: «Это когда я хочу обнять всех людей вокруг». И учитель бы начертил ему в журнале «пять».
Утопия, да. Но и спасти в себе человека по‑другому нельзя. И я думаю, что православный праздник Пасха – про любовь к человеку. К любому. И к тому, что в зеркале, и к тому, что смотрит на вас грозным начальничьим взглядом, и к тому, что печальными глазами смотрит на вас из грязного окна маршрутки.
В конце концов даже не так важно, что с нами будет после смерти, если мы научимся любить друг друга здесь. И пусть не всегда, но хотя бы по праздникам.