Пошёл от негодования на ту грязь и гнусность, что выливались на Бессмертный полк в его преддверии. Все эти умничанья, жёлчь, цинизм – достали, допекли. Спасибо им, кто тужился и гадил на Победу – пинками выгнали из тесного мирка. Сидеть не смог – спасибо.
Я видел. Я это видел.
Видел стариков, согбенных, одиноких и друг с другом – парами, держащих просто фотокарточки в обычных рамочках. Передо мной в колонне был старик, опирался на палочку, ноги полусогнуты – совсем старенький. Я всё боялся – не достоит, не то что сам дойдёт куда-то. Но он ждал терпеливо час, пока колонна строилась и позже – шёл. Пусть медленно, но шёл в этой колонне до конца.
Видел детей всех возрастов. Идущих вместе со взрослыми, сидящих на руках, плечах. Со мною рядом слева была девочка, одна, лет десяти. Когда от ожидания запели люди где-то справа знаменитую «Катюшу», она им стала подпевать. И вот стою, «Катюша» звучит справа, звучит слева, а я не помню слов. Я не помню слов, и мне стыдно. Стыдно и хорошо, что другие – помнят и поют. Что вот она – знает. И тоже терпеливо ждёт.
Видел семьи, молодые, пожилые, малые, большие – разные, такие разные. Всех возрастов и состояний. Видел совершенно одиноких. Видел парня – скромного, опрятного, неяркого, но в нём сквозило столько одиночества, в том, как он украдкой всех осматривал, стараясь быть со всеми вместе, рядом, тоже, тоже. Портрет в его руках был без древка, и он держал его так бережно, подушечками пальцев. Такое было чувство, что этот его день, наверное, единственное главное сейчас, что у него осталось, есть. И сколько там пришло таких...
Пока стояли, ждали, то тихонько, ненавязчиво бросали взгляды на портреты ветеранов друг у друга. Стоишь, читаешь имена, фамилии и звания. Смотришь в эти лица на портретах. Смотришь в их глаза. А после ловишь взгляды, как кто-то точно так же смотрит на портрет в твоих руках, читает имя твоего отца и деда, украдкой переводя взгляд на тебя и снова на него.
А потом колонна двинулась вперёд.
Я видел.
Видел, как люди целовали фотографии своих отцов и дедушек, прадедушек. Как плакали и сдерживали слёзы мужики и парни, девушки и женщины. И точно так же – целовал и сдерживал, и поднимал лицо, чтобы сдержать. Да я, быть может, в первый раз за эти годы встретил своего деда Васю как живого, рядом. Вспомнил его голос, запах, разговоры, колкую щетину на щеках. В первый раз! За много лет.
Я видел ошарашенные взгляды тех, кто оказался там, за оцеплением из волонтёров. Они вдруг оказались в меньшинстве, в таком ужасном меньшинстве – людей в колонне оказалось больше, чем всех тех, кто был как зритель, вне её. Они не ожидали, что увидят это, что это вдруг окажется таким. Мы все шли мимо и читали на их лицах смесь смятения и ликования от той мощи, что проходила мимо них. Добровольной, разной, непохожей друг на друга, но единой, трепетной и скромной.
Я видел женщину, за оцеплением, немолодую, которая стояла и смотрела на колонну, нас, и, не скрываясь, плакала от всех эмоций. Видел эти лица и уверен – в году грядущем каждый третий встанет здесь, на этой стороне. Уже со своим дедом, прадедом, отцом. Они не смогут быть как зрители. Не смогут по-другому, не поймут себя.
Спасибо всем, кто ёрничал и потешался над Победой, критиковал Бессмертный полк. Вся эта муть как будто вправила мозги и разбудила. И привела в то утро вместе с близким и родным мне человеком к тем, кто вместе с ним когда-то, так же вместе, рядом – был.