На сцене – трибуна, вокруг бара – желающие закинуть за воротник. Что бы ещё объединило таких разномастных людей у стойки: пиджаки и панковские футболки, зелёные волосы и томные ресницы – все пришли слушать стихи. Здорово.
Сергей Поликарпов, организатор чтений, предлагает приобрести классический на вид сборник стихов со стилизованной вязью на обложке. Два часа лихорадки, настойчивых вопросов из зала о любимых наркотиках, селфи с Никоновым и десятки благодарных рукопожатий. Мне говорят, что интервью для «ОнОнаса» может не состояться, потому что это же Лёха-Никонов-Великий-Рок-н-ролльщик, но в гримёрку приносят чай с молоком.
– Ты отлично выглядишь.
– Спасибо. Я никогда настолько не наслаждался жизнью, как сейчас, мне прямо нравится жить, последний раз такое было лет в 15. Просыпаюсь в 6 утра, смотрю в окно – и вижу, как заря поднимается над городом, и розовый с бликами бежевого переплетается с сиреневым, и всё это является на фоне моих лиловых штор – бунт синего цвета… Раньше не замечал, а сейчас я всё это вижу, и каждое мгновение приносит мне невероятное удовольствие.
– То есть художнику не обязательно страдать, чтобы творить?
– А ты почитай Пушкина, Тютчева, Уитмена, Маяковского раннего, восторженные строки Блока, раннего Рембо… Это всё энергия Диониса, и он не трагическая фигура, а, скорее, вакхическая, полная первобытного, экстатического восторга. Эта экспрессия может пугать и отталкивать, может быть грубой, инстинктивной. Наверное, отсюда моя репутация «грязного» поэта, неприличного. Но таков я – поэт дионисического склада, другой вопрос в том, в какой форме я выражаюсь, но это уже мои личные предпочтения.
– Ты говорил, что после альбома должно пройти пару лет, чтобы стало ясно – хороший или плохой. А со стихами как? Откуда знаешь, хорошие или нет?
– Для них нужно ещё больше времени. Четыре года назад я задумал сборник новых стихотворений, и только недавно, когда выпустил собрание сочинений, его идея предстала передо мной в полной мере: я не хочу больше футуристических названий, крикливых заявлений и манифестов, принятых сейчас в интернет-поэзии, я хочу собрание неоклассических произведений с простым названием «Стихотворения».
– Довольно неожиданный поворот...
– У меня это даже вызывает некую оторопь, я никак не ожидал, что всё будет так, но я покривлю душой, если скажу, что я этому не рад… Неоклассика – это скорее социальный заказ в моём случае, я тяготею к ней, потому что она отражает дух времени. Поэт – это медиум, который передаёт нечто через себя, не совсем одупляя тот дискурс, который он пропагандирует. Это что-то животное, чувственное. У меня нет осознания, что я сейчас возьму и буду писать, например, антирифмой. Я пишу и потом вижу, что получилось. Я осознаю, что я постмодернистский поэт, и уже не испытываю по этому поводу рефлексии. Даже, если хочешь, доволен этим, потому что соответствовать своему времени – это всегда хорошо для поэта. Правда, чревато тем, что теряешь вечность, но тут уж каждый выбирает свою стезю.
– Мне кажется, постмодернизм уже всем надоел. Что будет после него?
– Когда люди рисовали наскальных животных, они ни разу не рисовали кенгуру, а когда открыли Австралию, они его увидели впервые. Как можно такие вещи предсказывать?
– Ты ещё способен удивляться? Многие люди, получив серьёзный жизненный опыт, доходят до той точки, где их уже ничем не впечатлить…
– Никогда не хотел быть в такой точке. Хочу быть многоточием. Люди постоянно меня удивляют, восхищают, оскорбляют – это жизнь.
– А то, что сейчас происходит в русской культуре, тебе нравится?
– Я вообще редко всё это наблюдаю, в основном сижу дома и пишу, раз в месяц куда-то выбираюсь. Модная штука сейчас – это новая русская волна: «Электроребята», Ploho, «Спасибо», Clones Project и ещё множество других талантливых групп.
– У нас сегодня существует качественная литература?
– Конечно, просто вблизи многого не видно, станет понятно на расстоянии. Когда писались «Мастер и Маргарита», «Москва – Петушки», «Чапаев и Пустота», все тоже думали, что русской литературы не существует. Недавно вышла книга «Кровь и почва» Антона Секисова. Это 27-летний парень, но он очень талантлив. На конкурсе молодых поэтов встретил отличного автора среди графоманов – Егор Енотов, у него большое будущее.
– Сейчас благодаря Интернету каждый может опубликовать две строчки и провозгласить себя поэтом или художником. Что думаешь об этом?
– Интернет-поэзию ругают, называют уничижительными словами, но новаторскую поэзию всегда так принимали. Несмотря на её нынешнюю наивность, топорность и отсутствие вкуса, я полагаю, когда она разовьётся, это будет серьёзный шаг. Кто первый впустит Интернет в произведения искусства, тот сорвёт куш, но это надо делать талантливо, иначе это не будет стоить ничего. Жаль, что у нас отсутствует институт критики, а что касается интернет-критики, вы сами знаете ей цену.
– Интернет – это глас народа.
– Поэзия не нуждается в гласе народа.
– То есть поэту не нужна обратная связь?
– Понимаешь, если поэт начнёт ориентироваться или транслировать глас народа – получится жалкая публицистика в рифму. Меня принято считать политическим рупором, но это достаточно пошлое определение. Политика – это кидалово, меня она не интересует, потому что на самом деле я всегда занимался социальными вопросами.
– Но это взаимосвязано.
– Нет. Вот у тебя есть реальность?
– Допустим, есть.
– А в ней есть политика?
– Конечно, я теперь покупаю молоко за 50 рублей, а не за 25.
– Это социалка. Политика – это ложь, а социалка – это жизнь.
– Предсказания в твоих текстах часто пророческие. Что нас ждёт, революция будет?
– «Я вижу, как горит двадцатый год, как кровью изошлась химера…» Это написано девять лет назад, и я полагаю, что… посмотрим. Литераторы в России всегда отрефлексируют будущее быстрее любых политиков и гораздо быстрее народа, к несчастью.
– А почему ты до сих пор здесь?
– Я никогда не уеду, у меня нет выхода, здесь, на улицах и подворотнях, живёт моя муза. Россия очень литературоцентрична. Если мы обратимся к истории, то увидим, что Запад через кровь и варфоломеевские ночи выработал идею свободы, Восток развил идею подчинения – для самураев это честь. У нас нет конкретной идеи, в России любая форма не имеет содержания, есть законы, по которым никто не живёт, понятия, которые постоянно меняются. Единственное, что у нас выходит за эти рамки – это литература. В поэзии форма всегда соответствует содержанию, в этом её непреходящее величие. Вероятно, поэтому я этим и занимаюсь.