Баба Валя родилась на маленьком хуторке в полусотне километров от Белгорода. В войну потеряла отца, в голодном 46-м едва не померла сама. Поступила в педучилище, вышла замуж за шахтёра, переехала на Украину, где стала преподавать в обычной советской школе, родила сына. Сын вырос и уехал в Москву, муж спился и умер от цирроза печени, баба Валя вышла на пенсию– биография самая что ни на есть тривиальная.
В середине 90-х баба Валя вдруг вспомнила 46-й год. Украинская пенсия бывшей учительницы начальных классов была ещё меньше российской, платили её нерегулярно, цены в шахтёрском городке Стаханове «кусались», сколотивший в столице состояние сын про мать не вспоминал, а бывшие ученики-тимуровцы не спешили брать над ней шефство. Коллега-учительница, с которой баба Валя тридцать с лишним лет проработала в одной школе, собирала по помойкам бутылки – чтобы не умереть с голоду.
Баба Валя собирать бутылки не хотела. Взвесила все «за» и «против», мысленно соотнесла стоимость двухкомнатной квартиры в центре Стаханова и частного дома в Корочанском районе – и решилась на переезд. Пусть не город, пусть страшно далека она со своими учительскими замашками от простого народа, зато хоть с голоду не помрёт. Продала квартиру, перевела карбованцы в рубли – и поехала на родину, прихватив с собой нажитое за годы учительства имущество: старый диван, чёрно-белый телевизор «Берёзка» и комод, доверху набитый советскими учебниками для младших классов.
Баба Валя переехала в июле 98-го. Остановилась у двоюродной сестры. Стала присматривать себе хатку. Пока присматривалась, случился август с дефолтом, который и «сожрал» все её скудные сбережения. Баба Валя, забыв про учительский аристократизм, так раздражавший хуторян, выла по‑деревенски, навзрыд. Двоюродная сестра, глядя на это, сказала:
«Хиба ж так можно? Ладно тоби, будем жить удвох. Нехай!..»
Баба Валя затосковала быстро. Маленький хуторок, где доживают свой век десяток старух и куда раз в неделю привозят на машине хлеб,– маленький мирок после 100-тысячного Стаханова. Сельские разговоры её не прельщали, деревенский быт навевал тоску, и даже извечный собеседник одиноких стариков – телевизор – приказал долго жить.
Поиски смысла существования обрели конкретные очертания после того, как среди привезённых из Стаханова книжек для младших классов баба Валя обнаружила учебник английского языка для пятого класса. И не-ожиданно для всех засела за «инглиш».
В школе баба Валя учила немецкий, но поскольку интереса к басурманской речи не проявляла, то и успехов в этом многотрудном деле не достигла. Знала язык «на троечку», а по окончании школы благополучно о нём позабыла. А тут вдруг– английский!
Родня не на шутку всполошилась: что это с нашей бабкой приключилось? Может, крыша «того»? Баба Валя вопросы игнорировала и целыми вечерами просиживала над видавшим виды учебником, произнося по слогам английские диалоги:
«Май нэйм из Валентина Петровна. Энд вот из юр нэйм?»
Двоюродная сестра, слыша невнятное бормотание, торопливо крестилась и жаловалась соседкам:
«Щоб вона сказылась с цим клятым аглицким! Меня вчора «кузиной» обозвала! А на огороде помогать не хоче – каже, що ноги болять…»
Соседки понимающе кивали и крутили пальцем у виска: свихнулась бабка!
Баба Валя на укоры и усмешки не обращала внимания. Днём занималась домашними делами, а по вечерам снова и снова повторяла:
«Лондон из зэ капитал оф грет Бритайн…»
С пожелтевшей страницы на неё смотрела советская пионерка на фоне лондонского Биг Бена. Покончив с диалогами, баба Валя переходила к таблице неправильных глаголов, а затем переводила длинные тексты, в которых рассказывалось о бедных американских рабочих, изнемогающих под пятой империалистов.
Иностранная речь давалась бабе Вале трудно. Всё‑таки и возраст не тот, и природных лингвистических способностей никогда не было. В качестве бесплатного репетитора она время от времени привлекала мальчишку-школьника, который приезжал к кузине на лето.
«Как эта фраза произносится? Сэнк ю, да?»
«Неправильно! – морщил нос школьник. – Надо произносить не «сэнк», а «фэнк». И не русскую букву «ф» произносить, а английскую – чтобы язык между зубами!»
У бабы Вали просовывать язык между зубами не получалось. Школьник, не щадя её самолюбия, заливисто смеялся и озвучивал то, что другие говорили за спиной:
«Баба Валя, ну зачем оно тебе нужно? Всё равно ведь никогда не пригодится! А если даже встретишь англичанина, он всё равно тебя не поймёт!»
«Главное, чтоб я его поняла!– сварливо отвечала баба Валя. И вновь открывала книгу, старательно бубня: – Лондон из зэ капитал оф грет Бритайн…»
…Через пару лет хутор облетела новость: к одной из проживающих здесь старух вот-вот приедет в гости сын-бизнесмен. Причём не один, а с партнёром-американцем: заморскому гостю захотелось экзотики – посмотреть, чем и как живёт российская провинция.
«Не зря Валя‑то язык учила, – шушукались старухи. – Будет с ним балакать теперь».
Американец приехал. Несколько дней бродил по окрестностям, улыбался старухам американской улыбкой, ходил с другом на рыбалку и за грибами, охотно помогал копать раннюю картошку, учился жарить шашлыки и дивился загадочной русской душе.
Баба Валя все дни его пребывания безвылазно просидела дома, сказавшись больной. В её лексиконе было несколько десятков фраз из учебника для пятого класса, которые описывали красоту английской столицы и бедственное положение заокеанского пролетариата. Её грамматика не выдерживала никакой критики. Её произношение не оставляло никаких надежд быть понятой. Но самое главное было даже не в этом.
Баба Валя не могла признаться себе, а тем более другим, что язык она учила не для того, чтобы блес-нуть знанием перед заезжим «интуристом». Язык не был для неё средством коммуникации, он был самоцелью. Занятия «инглишем» долгими зимними вечерами если и не спасали от одиночества, то помогали не сойти с ума от скуки и отчаяния. Картинки из лондонской жизни, где были Биг Бен, Букингемский дворец и Пикадилли, позволяли мысленно перенестись с нелюбимого хутора туда, где трава наверняка зеленее, жизнь – ярче, а люди – счастливее.
Никто на хуторе не хотел называть её по имени-отчеству, как она привыкла за долгие годы преподавания в школе. Она сама называла себя так. Пусть даже и по‑английски:
«Май нэйм из Валентина Петровна».
Она повторяла эту фразу снова и снова, словно возвращая себе чувство собственного достоинства. В такие моменты она как будто мысленно переносилась в ту пору, когда у неё были муж, сын, ученики и весёлый шахтёрский город за окнами собственной двухкомнатной хрущёвки.
…Бабу Валю схоронили больше десяти лет назад. Она ушла из жизни тихо, во сне. По‑английски. Затем умерла и приютившая её «кузина» – моя бабушка. Дом вскоре продали. За несколько дней до въезда новых владельцев я заглянул в холодную опустевшую хату в поисках хоть каких‑то вещей, хранящих память о её прежних обитателях. В самом углу горницы под старой глиняной крынкой обнаружился учебник английского языка. На форзаце каллиграфическим учительским почерком было выведено:«My name is Valentina Petrovna!»