Размер шрифта:
Изображения:
Цвет:
03 августа 2015, 17:09
 Ярослав Макаров, Анастасия Писаревская 2701

Лечить, учить и плакать вместе с людьми

Редактор прохоровских «Истоков» встречает 65-летие спокойной улыбкой

Лечить, учить и плакать вместе с людьми Владимир Михайлович Чурсин. Фото Анастасии Писаревской
  • Ярослав Макаров, Анастасия Писаревская

Юбилей у Владимира Чурсина сегодня – 1 августа. Накануне этой даты Владимир Михайлович не отказался рассказать «Белгородским известиям» о многом: о себе, почему нужно делать людям добро, зачем нужна районная газета и как проверяет его земляков Третье ратное поле.

– Владимир Михайлович, традиционно – немного о себе…

– Родился я в хуторе Грушки, в трёх километрах от Прохоровки. В то время это был посёлок Александровский – в честь Александра III. Место уникальное: если смотреть на север, то все ручьи и родники, а их около тысячи в районе, по левую руку впадают в Днепр, а по правую – в Дон. У нашего поколения игрушками были снаряды, патроны, осколки. Многие подорвались, пострадали. Мы лезли, куда не надо лезть, а может, и надо, – так жизнь сложилась. Но ощущение, что вой-
на рядом, здесь и сейчас, до сих пор осталось. Воевал отец, Михаил Семёнович, в зенитной артиллерии. В семье его 11 мужчин сражались на фронте, трое из них погибли, один был ранен.

Класса с пятого заметки, стихи пытался писать – в «Ленинскую смену», районную газету. Когда закончил прохоровскую десятилетку, год работал электромонтёром, хорошо познакомился с посёлком, людьми. Поступил в пединститут. Через три года редактор районки, Мария Павловна Селезнёва, попросила: «Если есть время, помоги, куда-нибудь съездишь». Взяли на лето, потом декан, скрепя сердце, перевёл меня на заочное отделение. Два или три года был корреспондентом, а потом ответственный секретарь уехал образовывать газету в Тольятти – как раз строился Волжский автозавод. Через полгода звонит: «Приезжай, будем начинать вместе». Заманчиво, но родители были в возрасте, а мой брат-близнец после армии осел в Москве. В общем, пришли к мнению – лучше остаться.

Назначили меня ответственным секретарём. Научился газету верстать, брать ответственность. Затем были два года Высшей партийной школы в Ростове-на-Дону, на факультете журналистики. Когда приехал, три района предложили стать редактором газеты. Родителей бросать не стал, остался в Прохоровке. И с 1978 года я проработал редактором до 1990 года. А в 1990 году, 6 октября, состоялась партийная конференция, большинством избрали меня первым секретарём райкома партии. Я даже очнуться не успел. И до роспуска КПСС, до августа 91-го, пробыл первым секретарём. Конечно, очень сложное было время.

Слушать и слышать

– Помните ли вы вашу первую профессиональную публикацию?

– Первую не помню. А вообще одна из первых была про молодого председателя прохоровского колхоза имени Фрунзе. Василий Гридчин, энергичный, в колхоз начал тащить специалистов и технику, связи наладил, стал строить дороги, жильё... Ершистый был. Мог против сказать и не гнул голову, а если гнул, то не ломал. Мне говорил: не связывайся со мной. Влипнешь в историю. И вот я подготовил разворот на День работника сельского хозяйства. Меня в райкоме начали спрашивать: почему ни с кем не посоветовался. Стригли, стригли, хотя аргументов-то нет, одни слова. Но мне нужно было показать его уровень работы с людьми, что он людей слушал и слышал. В отличие от тех, кто слушал, но не слышал.

– В чём, по-вашему, главный смысл работы районного журналиста, миссия районной газеты?

– Я бы сравнил районную газету с храмом. По сути дела, журналист – это священник, который исповедует жителей. И откровенней чем с ним, не говорят ни с кем. Пишет человек или звонит: «Я был там, там, у главы был и там был, ну помогите вы». Он всё прошел, как я не сделаю этого? Поэтому самое главное – человека слушать и слышать, попытаться что-то сделать. А сделать можно: разбудить, достучаться. Слово журналиста должно лечить, учить и плакать вместе с людьми. Газета должна дышать, чтобы человек читал и ощущал запах поля, чувствовал вкус молока. Сегодня, к сожалению, убегают от этого. Но мы стараемся показывать человека труда. Потому что создается жизнь в первую очередь трудом.

Здесь и связь поколений: у нас 30 тысяч населения и из них 13-14 тысяч – люди преклонного возраста, они за компьютер уже не сядут, не возьмутся и за электронную книжку. Они привыкли традиционно обращаться к печатному слову. К нему всегда можно возвратиться, когда произносишь, читаешь, оно на душу ложится совсем не так, как электронное. Говорят, что память, которая приходит с электронных носителей, держится не больше месяца, а печатное слово – годами.

– Как вы относитесь к мнению, что печатным СМИ, в том числе и районным газетам, осталось немного?

– Отрицательно к таким высказываниям отношусь. Районные газеты живы и будут жить ещё долго и долго. Они нужны, даже внешнее, зрительное восприятие самого текста мы недооцениваем. Человека надо с детства приучать к чтению, чтобы он не лез сразу в компьютер. Я с внуками занимаюсь кое-когда, приезжают они редко. Но вижу, что если я или жена, она у меня литератор, позанимались, то они становятся уже добрее, интереснее. Когда читаешь «Муму», смотрю, у них слёзы появляются. Или «Аленький цветочек», я сам плакал, вспоминаю до сих пор. И это надо сохранить.

Газета должна и критиковать. Расскажу пример из советского времени. Поехал я зимой на одну ферму – заброшенная, надой плохой, отношения между людьми плохие. Дали в номер. Попадает первому секретарю, он поехал на эту ферму. Думал, что приукрашено, а сам увидел такое, что и не написали. Собрал актив и поставил вопрос о публикации в районной газете. И не с меня требовал, почему я напечатал, а с тех, кто довёл ферму до такого состояния.

Вода из родника

– Владимир Михайлович, район небольшой, работаете не один десяток лет. Не возникает ощущение, что про всё написано, темы исчерпаны?

– Никогда этого не было и, я думаю, – не будет. Жизнь такая: как воду из родника пьёшь, и хочется пить и пить. У нас ведь и газета так называется. Истоки – это и духовные истоки, и истоки всех этих ручьёв, истоки нашей России. Сейчас я взялся за большую тему, её надо было намного раньше поднимать. У нас давно работает военно-патриотический клуб «Родина», там школьники, молодёжь. Вёл клуб ушедший из жизни Иван Маркович Шевцов. Я пришел к главе: давайте клуб возобновим. И я хочу возродить историю прохоровских родов, которых в XVI– XVII веках сюда присылали на защиту южных рубежей. Этот пласт не поднят абсолютно. Несколько лет назад в архиве, в селе Шахово, нашёлся и мой предок 1690 года рождения Трофим Чурсин. Был прислан из Московского государства на Засечную черту. Я надеюсь привлечь молодёжь, чтобы каждая семья знала своих предков.

Другой актуальный вопрос – охрана природы. Сейчас Северский Донец, другие реки на глазах мелеют. И эту тему надо поднимать. Мы рубим сук, на котором сидим. Сколько я работаю, почти 50 лет, и никак не осуществится такая мысль: пройти от истоков Северского Донца до впадения его в Дон. Эта идея щемит сердце. Собрать группу, пройти, говорить с людьми, фотографировать, зайти в каждое село – и написать.

– Некоторые не знают, что вы не только журналист, но и поэт. Какое место в вашей жизни занимают стихи, о чём вы пишете?

– Это лекарство для меня. Я не знаю, как это возникло, какой-то музыкой звучит внутри. В детстве у нас не было коровы, брали молоко у людей. Километра за два. Часто отправляли меня. И вот зимой, в шесть утра, перед школой иду, шумит снег, метель, собаки лают, темно, но в то время ничего не боялись. И именно тогда звучала какая-то мелодия, я приходил, записывал. На лету хватал строчки Пушкина, Лермонтова, Некрасова и Есенина.

В самые трудные моменты я брался за стихи, и они меня лечили. В 83-м году мы всей семьёй попали в аварию. Ехали на машине, и нас сбил КамАЗ. Дочке полгода, мне 33, и жена-ровесница. Нас разметало на трассе Скородное – Губкин. Оказались мы в скороднянской больнице, дочку отправили в Белгород. У меня перелом бедра, у жены перелом руки. Нас отправили в Губкин. Тем же вечером у меня определили внутреннее кровотечение, направили самолётом в Белгород. Я 10 суток был без сознания. В Губкине уже собирались готовить родителей к самому худшему, но вытащили меня друзья-врачи.

Когда в себя пришел, начал видеть больше, чем раньше. Руки не двигались, но стал потихоньку писать. Понял, что только с помощью этого стану на ноги. В палате видел, как вели себя ветераны. Мужчине отнимают руку. Утром, после операции, он поднимается и на костылях идёт бриться – воля такая. Думаю: а я тут со своими мелочами. Когда выписывался, прочили мне вторую группу. Я сказал: не надо, через год встану на лыжи. Встал через 7 месяцев и съехал с самой большой горы, где в детстве катались. Бросил курить, начал каждое утро бегать, приседать до 500 раз. Разработал всё. Сейчас езжу на велосипеде, 15-20 километров утром или вечером. В полпятого поднимаюсь, проехал, отзанимался 20-30 минут, приехал, побрился, душ принял и на работу иду уже наработавшись. Кстати, пишу я в основном ранним утром или ночью. Когда никто не мешает.

– Чем увлекаетесь, как отдыхаете?

– Люблю фотографировать. Ещё в те годы купил себе «Зенит». Их тогда было не найти, но я заказал брату в Москве. Потом приобрёл фоторужьё, жаль, оно очень обидно пропало, – на работе залило водой кабинет. Но я до сих пор с удовольствием снимаю. Природу, людей, закат, рассвет, росинку, пчелу. Просто беру фотоаппарат и куда-то еду или иду – что попадётся.

Поле внутри

– Как у вас сложилось с семьёй? Дети, внуки?

– У меня одна дочь Вера, два внука – Иван и Мария. Живут они в Москве. Дочь замужем, муж – архитектор. Сейчас для нас счастье – во внуках, они наша будущая совесть. Дома у нас с женой около 6 тысяч книг. Больше драгоценностей нет. Дом родительский я не бросил, реконструировал только, провёл воду, канализацию, поднял и пристроил кухню. Теперь своими руками будем благоустраивать двор. В тонкие работы я не лезу, но у меня и сварка и болгарка. Лопата из рук не выпускается. Стараюсь делать всё.

– Есть ли у вас большая мечта, что бы хотелось сделать ещё в жизни?

– Я думаю, что там уже всё отпущено, и это не фатализм. Но я стараюсь делать всё так, чтобы идти с открытыми глазами к людям, чтобы их никогда не опустить, чтобы не было стыдно. Стараться делать добро людям. На нём самое главное в жизни держится.

А так – никаких ориентиров я не ставлю. Написано у меня около 600 стихов, которые не вошли в сборники. Хочу ещё издать, но всё труднее и труднее это делать. Я не член Союза писателей. Помощи не прошу. Правда, один раз книгу издал фактически случайно – «Берёзка на ветру звенела». У нас проходила встреча начальников управлений печати всей России, почитал им свои стихи. Дали задание собрать, дескать, помогут выпустить. Думал, шутка. Но спустя пару дней звонит директор типографии, я всё собрал, отвёз. В суете уже забыл, вдруг звонок –
просят забрать книжку. 5 тысяч экземпляров, по 300 страниц –
я всё раздал.

– Каково это – жить у Прохоровского поля?

– Ощущение такое, что огромный магнит внизу под нами, собравший металл войны в 43-м году. Не просто так это, а от Бога, да и самая жестокая битва состоялась здесь неслучайно – гитлеровцы выбирали самый прямой и самый ровный путь на Москву. Тут было всё стёрто с лица земли. В Чернянке, Старом Осколе, Короче дома старые есть, у нас – ничего, осталось буквально два-три здания. Больше ничего нет.

Люди у нас тут крепкие. Мы этим полем проверяемся. У каждого должно быть своё Прохоровское поле внутри, которое служит барометром и измеряет уровни души.

В конце беседы мы спросили Владимира Михайловича: есть ли у него стихотворение, которое могло бы стать эпиграфом его жизни. Он немного подумал, а потом прочитал эти строки:

«Совхозный сад, и не моргнувши даже,
Мы обнесли: ничейный – значит свой…
«Ах, деточки, а что-то люди скажут?» -
Качнула баба Настя головой.

Начав на стройке, где песок с бетоном,
Ещё без сил, но царь и падишах,
Черпал лопатой не кило, а тонны,
«Что люди скажут…» – голос мне в ушах.

«Что люди скажут?» – слышал я студентом,
Затем, определяя в жизни путь,
Я выбирал не розы и не ленты,
А то, где надо в глубину копнуть.

Во дни сомнений, действий и бездействий,
Когда в глазах, как карусельный ряд,
Я презирал, как только мог, лакейство,
Меня вело: «Что люди говорят?».

И за столом, где все и вся – не яства,
Стук вилок заглушает стук сердец,
Мне слышалось всегда предельно ясно:
«Что люди скажут? Вот и молодец!».

Сейчас, во дни вселенского потопа,
Сам сатана взял души на испуг,
Швырнув всех в хамство, в алчность и жестокость, -
«Что люди скажут», – мой спасенья круг.

И на краю, у пропасти, я знаю,
Не сдав себя ни по какой цене,
Услышу я тебя, моя родная,
«Что люди скажут» – как оценку мне.

Ваш браузер устарел!

Обновите ваш браузер для правильного отображения этого сайта. Обновить мой браузер

×