Заросло всё
Старенькая «нива» администрации Красненского района, съехав с асфальта на лесную дорогу, уныло застонала.
— Может быть, дальше мы сами, а то на пузо сядем, – сказал я водителю.
— Эта не сядет, – не отвлекаясь от дороги, ответил шофёр.
Мы ехали в село Польниково, где в июне 1942 года бесчинствовали оккупанты.
— Пётр Николаевич, Польниково ведь в другой стороне, а мы всё по лесам катаемся, – обратился я к начальнику зонального отдела государственного экологического надзора управления экологической безопасности области Петру Смирных.
— Когда‑то село начиналось здесь. Заросло всё. А я ведь мальчишкой лазил по этим оврагам и в холодных ключах купался. Время… Время, – грустно ответил он.
Роют себе могилу
Передо мной страшная фотография, сделанная 21 июля 1942 года. Одиннадцать вооружённых улыбающихся молодчиков наблюдают за тем, как трое мужчин роют яму. Это жители села Польниково Воронежской (а ныне Белгородской) области Василий Кондратьевич Пашков, Григорий Кузьмич Пашков и Пахом Платонович Польников. Они роют себе могилу под наблюдением венгерских солдат.
«Бабушка моя, Анна Демьяновна, и отец, Николай Петрович, которому в то время было 17 лет, видели казнь. Голодно в те годы было, и бабушка с двумя подругами пошла в соседнее село Готовьё, где, по словам односельчан, сохранился стог сена. Однако ничего не нашли и через лес возвращались обратно. В лесу их мадьяры арестовали», – рассказывает Пётр Смирных.
Перед этим, по словам Петра Николаевича, через лес на телеге ехали Василий, Григорий и Пахом. Увидели они мёртвых солдат и сняли с них сапоги…
«Тут‑то их мадьяры и поймали. Может быть, они засаду сделали, чтобы партизан поймать, – продолжает Смирных. – Потом уже мы узнали, что убил венгров партизан Макар Чехонатский».
Спилил этот дуб
Машина задела брюхом очередную кочку, и водитель остановился.
«Дальше сами», – хлопнул дверью и закурил едкого табака сигарету.
Пётр Смирных уверенно шагал, подминая валежник, жгучую крапиву и колючую ежевику. А я семенил за ним, думая лишь о том, чтобы не подцепить клещей.
«Здесь рос дуб, на котором венгры повесили наших сельчан, – сказал Смирных. – Могилу сначала заставили себе вырыть, а потом повесили. После войны хозяин близлежащего дома спилил дуб этот. Но хоть пенёк попробуем найти».
«За мной пока не ходите. Попробую сам найти», – прокричал Пётр Николаевич, углубляясь в заросли.
Оставшись среди корявых деревьев, мошкары и шелестящих, будто бы успокаивающих листьев, я подумал о том, что стою на том месте, где люди пережили трагедию. На том месте, где их унижали, а они не могли, физически не могли дать отпор подонкам. Умоляли о пощаде, просили отпустить? Сегодня мы этого уже не узнаем.
«Нет, не найду я уже этот пенёк, – рассыпался среди деревьев голос Петра Николаевича. – Но могилу, из которой всех троих в 1995 году выкопали, отыщем».
Крестик нашли
Мы вышли из леса, пересекли дорогу, на которой стояла наша «нива». И опять за-
шли в чащу. Пётр Николаевич сразу нашёл ту яму, которую 21 июня 1942 года под присмотром венгерских солдат рыли трое польниковцев.
«Вот отсюда мы их и достали. Гитлеровцы, по словам очевидцев, накидывали каждому верёвку на шею, поднимали вшестером через сук и держали, пока человек не умрёт… А потом сюда тащили и закапывали».
Смирных стоит на краю ямы.
«Женщина была, которая ухаживала за могилкой. Крест деревянный поставила. Она умерла, и крест в прах превратился. Нашли мы в 1995-м могилу наших односельчан и перезахоронили их на сельском кладбище, – вспоминает Пётр Смирных. – Каждого опознали. У Василия кость была широкая. Григория венгр дострелил в лоб, потому что тот ещё дышал, когда его из петли вытащили. Ну и Пахом рядом. Крестик нашли. Всех в отдельные гробики положили и перезахоронили на нашем сельском кладбище».
Уходили без гнева
«Дедушка, а как бы ты отнёсся сейчас к немцам, с которыми ты воевал, если бы они приехали к тебе в гости? Тебя ведь убивали, и ты убивал. Что бы чувствовал? Хотел бы с ними встречи? Они ведь тоже твоего возраста, многое переосмыслили…»
Этот вопрос я задал своему деду Валентину Егоровичу Мирошниченко 16 лет назад. И это, к сожалению, была последняя беседа деда с внуком. Деда, который прошёл всю Великую Отечественную и израненным восстанавливал послевоенную страну, вырастил троих детей.
«Жень, знаешь, – ответил, задумавшись, дед, – я их простил… Недолго ведь осталось, а с гневом уходить негоже».
Мне кажется, что я бы не простил…