– Вы не наблюдатель ООН или ОБСЕ. Не социолог даже. Как соотносится работа профессора-компьютерщика и тема беженцев?
– Беженцы, точно так же, как и мы с вами, пользуются компьютерами, смартфонами и другими устройствами. Мы в Германии объединяем людей из разных этнических групп в компьютерные клубы, где делаем какие-то совместные проекты. Пусть это очень-очень маленький вклад в сложное дело интеграции, но он есть. Студентам по поводу беженцев я лекции не читаю и тем не менее убеждён: каждый сегодня должен понимать социальный контекст.
– С кем вы встречались в Белгородской области? Оцените, как здесь принимают беженцев и мигрантов?
– Я был в Шебекинском районе у женщины, которая перевезла всю свою родню из района Донбасса. Был в институте культуры (БГИИК), где устроились преподаватели Донецкой консерватории. Там же встречался с сербскими студентами, которые учились в Луганске…
У вас всё по-другому, если сравнивать с тем, что сегодня происходит в Европе. Украинские беженцы более интегрированы в семью, в работу, в целом в российское общество. В Европе – и Германии в частности – беженцам приходится пробиваться. Они часто не знают языка страны, не понимают её культуру.
– А что говорят в Европе о жизни украинских беженцев в России?
– В наших СМИ на этот вопрос практически нет ответа, и мы разочарованы, что толком не знаем о происходящем. По-моему, такая позиция угрожает демократическим принципам. Ведь быть гражданином – значит понимать политику твоего государства. Собственно, я здесь потому, что не хочу быть жертвой геополитики.
– Взгляды российских СМИ на миграционный кризис тоже неоднозначны. Одни почти злорадствуют по поводу недальновидности европейских властей, другие восхищаются европейцами, которые готовы разделить дом с чужаками, и подчёркивают, что условный москвич вряд ли бы приютил условного таджика, попавшего в беду.
– Здесь надо понимать, что беженцы бывают разные. И отношение к ним разное. Например, моей стране было совсем нелегко интегрировать выходцев из Польши, Чехии, Турции и предложить всем равные социальные возможности. С отчасти похожими проблемами Россия сталкивалась на Кавказе и, предполагаю, некоторых других территориях. Трудно объединить носителей разных языков и религий.
Если мы возьмём США, то у тамошней интеграции другой характер. Там нет такой глубины культуры, нет такой фокусировки на ценностях. А в Европе, в России важно равнение ценностей. И условный москвич, возможно, видит, что условный таджик не может разделить эти ценности. Поверьте, и в Берлине, и в Москве есть люди, которые каждому откроют дверь. И в Берлине, и в Москве есть люди, которые дверь не откроют.
Хочу сказать, что в Белгороде чувствуется историческое самосознание, привязанность к своей земле, культуре. Я увидел, что у вас очень тепло принимают людей из Украины. Все понимают: эта странная и непонятная война никому не нужна. И я думаю, если не дай бог что-то случится в Армении, Азербайджане или Таджикистане и оттуда побегут люди, здесь им обязательно помогут.
– Вы в Белгороде впервые, и к беженцам вас возили знакомые. Может, это были образцовые примеры – напоказ. Не боитесь сделать необъективные выводы?
– Нет. Когда разговариваешь с людьми, даже через переводчика, всегда чувствуешь и фальшь, и искренность. Тем более есть опыт общения с беженцами из Палестины, Сирии, Иордании, Турции…
– Куда поедете дальше?
– Теперь хочу в Крым – понять, что за ситуация там.