С табаком не знается всю жизнь – может быть, в этом секрет долголетия? В то же время на долю Ивана Корнеева выпали такие испытания, по сравнению с которыми никотин – сущая ерунда. Дарила судьба ему и радость. И с такой отчётливостью помнит Иван Данилович события почти вековой давности, словно вчера всё происходило. Главное – было бы кому рассказать.
Красная трава
По правде говоря, курить‑то он разок попробовал. Перед самой Великой Отечественной войной, годков 13 Ивану Корнееву было:
«Домерок (участок земли. – Н.К.) у нас был, в лес врезался – послала меня мать по помидоры туда. А отец состоял в активе колхоза, и приехал до него с района представитель какой‑то, положил на стол пачку папирос «Дукат». Я глянул – пачка хорошая! Пару папирос незаметно – раз, в карман. Спичек взял и пошёл по помидоры. Пришёл, расположился. Зажёг папиросу, сижу, курю. Половину папиросы скурил, глянул – а зелёные помидоры стали красными! Голова закружилась, подташнивает немножко. Куда ни глянь – трава тоже красная. Я так перепугался, папиросу замял, вторую порвал, посидел полчаса, отдышался, вроде отошло. И всё, больше в рот курева не взял».
«Данька вернулся!»
Отец, Данила Емельянович, семь лет прослужил в армии, участвовал в Первой мировой войне. Немало рассказывал сыну про ту войну:
«Голод был большой в армии. Да ещё вши заедали: отец обмотки на ноге крутнёт – аж трещали они. Мусорка насобирают солдаты, запалят, а сами разденутся. Исподнее потрусят над дымом, вши и обсыпятся. Рассказывал отец, как сидел в окопах, по одну сторону наши, по другую – немцы: «Не стреляет никто: команды не было. Неделю так сидим, и тут немцы кричат: «Рус, наш свинья и ваш царь – одинаковы!». На нас аж шапки зашевелились – на царя такое говорят!»
Писем‑то отец домой не писал, не ходили письма тогда. Вернулся он в Доброе к началу 1920-х. Стучит в окно, а дед Емельян ему отвечает: «У нас сына нет давно, он на войне погиб, мы уже в церкви панихиду отслужили». Отец говорит: «Так это ж я, сын твой!» И давай своих сестёр перечислять. Тогда дед дверь отворил: «Данька вернулся!»
Фото из личного архива
«Отрублю кобыле хвост»
Ваня был седьмым ребёнком в семье. Братья-сёстры не намного старше – почти все погодки. А жизнь в Добром бурлила:
«Тут такое дело пошло – коллективизация. Стали активисты по селу кулачить кулаков. Отец мой тогда много врагов нажил. Кто вступает в колхоз, должен сдать лошадь запряжённую, два мешка зерна на семена и телёнка, если есть. А по селу скрипач ходит и шпарит такую частушку: «Отрублю кобыле хвост, не пойду я у колхоз!»
Тогда мы первый трактор увидали – «Фордзон». Тракторист был добросельский, Василий Маркович. Вместо прицепа повозку конную привяжет к трактору. А мы, ребятишки, сзади запрыгиваем, он провезёт чуток. Как машина-полуторка или трактор по улице едет – мы выскакиваем, босые, поглядеть. А ещё я лошадей любил – их в колхозе 180 было, тогда ведь всё на лошадях делали.
Шаники из крахмала
Только стали налаживать жизнь – вспыхнула корь, сгубившая братьев и сестёр Вани Корнеева. А в неурожайном 1933-м на село обрушился голод:
«В Добром 400 человек помёрли от голода. Собирали умерших на повозку по дворам. Отец три раза опухал от голода. Амбары колхозные пустые, только овёс семенной там. Мать, Татьяна Трофимовна, выпишет в колхозе овса пригоршню. В ступе потолкёт, отварит – отец поест и вроде ничего, отойдёт».
Корова у нас была, молоком жили. Мать ходила в Чехов лес, к крахмальному заводу. Крахмал там смывался в песок. По холодку вода замерзала, люди собирали этот крахмал с песком и шаники из него пекли. Я наемся, а потом по полу катаюсь – живот болит. Крапиву ели, кору на грушах обдирали и толкли – вместо муки. В Харькове, говорили, продавался хлеб, да денег не было, чтобы поехать.
Фото из личного архива
До особого распоряжения
А потом началась война. Однако 1 сентября 1941-го 13-летний Иван вместе с другими ребятами пришёл в Добросельскую школу:
«Перед уроками, как водится, стали мы шуметь, баловаться. Вдруг гул – немецкий самолёт как даст очередь по‑над школой! Мы присели, тишина. Вторую очередь как дал! Мы вообще ошалели. Директор Григорий Емельянович Горбань заходит и говорит: «До особого распоряжения школа закрывается». Тут некоторые даже обрадовались – учиться не надо!»
А самолёт, оказалось, строчил по дороге, где шли новобранцы – мобилизация‑то уже началась.
Отец меня с собой в сельсовет брал. И вот собрался актив решать, что с урожаем делать. Немец наступает, а хлеб на полях почти убран был – одонки стоят, скирды. Решался вопрос: сжечь, чтоб немцу не досталось, или нет. Решили оставить: мол, станем сжигать – нас селяне в тот костёр покидают. Пусть люди порастянут скирдами.
Тогда уже плач по селу пошёл – стали приходить первые похоронки.
Фронт близко
Вместе с другими односельчанами семья Корнеевых по размытым дождями дорогам погнала колхозный скот в эвакуацию:
«Коров было около 60, лошадей – 160, овец сотни полторы. Взяли мы бидоны, чтобы коров по пути доить и молоко сдавать в колхозы. Но кто их будет доить? Так повозку с бидонами в Головчино и бросили. Я мешок соломой набил, седло сделал. Только тронулись, я вместе с седлом своим – с лошади вниз. И она как даст мне копытом по рёбрам, аж дыхание захолонуло. Оклемался, солому из мешка выкинул, опять на коня сел и поехал своих догонять».
Месяца полтора по лугам, по полям гнали скот. Сами мокрые, тело чешется. Тут уже фронт близко, бомбёжки. Слышишь гул – слазишь с коня и на землю, если есть где – прячешься. Словом, сдали мы скот в воинскую часть, сами добрались до Скороднянского района тогда ещё Курской области, остановились в селе Истобное.
Фото из личного архива Ивана Корнеева
Огонёк в ночи
В 1943-м, когда немцев из Истобного прогнали, выучился Корнеев на курсах трактористов. Получил удостоверение, трактор, и пошла пахота. Сначала днём, потом бригадир назначил ночную смену:
«Женщины-трактористки отвечают ему: садись и паши сам – там дезертиры, бандиты, волки, мы не пойдём. Остался я один. Учётчица отмеряет на ночь делянку, гектара три: на другом краю поля платок привяжет, чтоб я видел. На заводной рукоятке трактора висит фонарь керосиновый. Всю ночь смотришь на этот огонёк. Только одну канавку и видишь».
То лисы, подружки мои, гоняют по пахоте. А то волки начали выть – фуражка на мне ходуном ходит, не знаю, куда деться. Поле, темнота, хоть плачь. Я уже и воду из трактора слил, чтоб не разморозить радиатор. Спрятался под сеялку и крышку держу, чтоб волки не открыли. Потом слышу – разговоры, приехала дневная смена, завтрак привезли повара. Бригадир спрашивает: «А где ж это Иван наш?». Я крышку открываю, а они смеются: «Ты чего туда залез?»
Засыпал, бывало, прямо за рулём. Остановлюсь – звёзды и пашня кругом, ни одной живой души, как из космоса явился. С часок посплю и опять пахать.
«Ребят забрали, и я пойду!»
Хоть военком и пообещал трактористу Корнееву «бронь» от призыва в армию, в 1944-м, когда пришла повестка, Иван, одевшись во всё самое лучшее, отправился на призывной пункт:
«Решил так: друзей забирают, и я пойду. В Старом Осколе сели мы в товарняк и поехали на Урал, под Кунгур, в 374-й полк. Возраст у нас такой, что расти надо, а тут голод. Тоненькую паечку хлеба давали на завтрак и ужин, а в обед белого паечку. На занятиях весь день на земле лежишь – заряжай-разряжай, грудь холодная, слюна – проглотишь – ледяная. Есть хочется! Я раз нашёл бурак мёрзлый, положил в карман. Отбой в казарме, спать легли. Бурак оттаял, потёк на пол. Сержант читает на шинели: Корнеев. И за ноги меня: «А ну, вставай! Тебя что, не кормят?» И бураком тем в лицо мне».
Весной 45-го загрузили нас в эшелон и отправили на запад, на фронт. Проехали Ижевск, остановились запастись продуктами. Там и узнали, что победа. Давай на радости стрелять в воздух из винтовок, карабинов.
Фото из личного архива Ивана Корнеева
Пешком через Монголию
Повоевать солдату Корнееву всё‑таки пришлось: в сентябре 1945-го СССР вступил в войну с Японией. Вместе с однополчанами пешком дошёл он через Монголию до Маньчжурии:
«До 60 километров в сутки мы проходили. Днём песок разогревается, жара такая! Воды нету. Мы в обмотках и ботинках, идти невыносимо. Солдаты на ходу в строю спят. Споткнулись, упали, поднялись, и вдогонку за нами. Как объявят привал вечером – падаем как подкошенные, и сразу спать. Подъехал повар – никто не поднимается».
Дошли до Маньчжурии, вступили в бой. Месяц я провоевал. Как дадим японцам «прикурить», убегают они так, что обувка с ног слетает.
Когда война закончилась и мы товарняком добрались до Нерчинска, народ, завидев нас, удивлялся: откуда такие, партизаны, что ли? У нас пилотки от пота белые, гимнастёрки на лопатках порвались. Кто без обуви – мешки накрутили на ноги, у кого нога маленькая – в японские ботинки пообувались. В Нерчинске нас в бане помыли, постригли, накормили и одёжку дали.
Кино по 20 копеек
За победу над Японией Верховный главнокомандующий Иосиф Сталин объявил Ивану Корнееву благодарность, о чём свидетельствует хранящаяся в семейном архиве справка. Затем служил Иван Данилович в Забайкалье, в Магадане и в Доброе вернулся в 1952 году. В армии он прошёл курсы киномехаников, а играть на гармошке, балалайке и мандолине вы-учился ещё до войны, так что дело ему нашлось в местном клубе:
«Нас было четыре киномеханика на весь район. Я ездил по клубам, показывал кино. Взрослый билет стоил 20 копеек, для малышей – 5. Хоть и проверяли нас сильно, но мы и бесплатно детей пускали. А клуб тогда – это ж хата обыкновенная».
Однажды кино показал, и потом вместе с завклубом с лампой прошлись, посмотрели, чтоб не осталось никого нигде. Я решил лечь спать прямо там: шинель расстелил на скамейке. А рядом стулка стоит, на ней – сумка с билетами. Уже начал кемарить, вдруг слышу – будто кто‑то стулку двигает. Думаю, показалось. Вдруг снова – стулка пошла. Я вскакиваю, хватаю отвёртку и выбегаю на двор. А там ночь тёмная и дождь… Кое‑как в темноте подключил аппарат – вижу, вроде пацанёнок маленький выскочил в дверь. Я за ним было кинулся – да куда там… Опять лёг, а не спится. Неужто, думаю, померещилось? Ведь проверяли мы с завклубом‑то!
Фото из личного архива Ивана Корнеева
Танцы за полночь
Пару лет поколесив по району с киноаппаратом, принял Корнеев заведование Добросельской избой-читальней. А после окончания Белгородского культпросветучилища стал налаживать культуру в родном селе. В 1964-м здесь построили новый клуб, заведовал которым Иван Данилович более 40 лет. В числе многих его наград – звание заслуженного работника культуры РСФСР. Самодеятельные коллективы, агитбригады, кружки для детей и взрослых – клуб был центром жизни на селе. А танцы продолжались далеко за полночь, часов до 2–3. «Данилыч, миленький, продли дискотеку!» – просила молодёжь:
«Приедет милиция, спросит: почему так долго дискотека? Я говорю: если раньше закрою, то ни одного колуна, лавочки в селе не останется, да ещё и окна начнут выбивать. А тут молодёжь вся под моим распоряжением. Из «Коминтерна» (колхоз в Головчино. – Н.К.) приехали как‑то ребята и затеяли акробатику – начали друг через друга прыгать. Девчата мне жалуются, что не дают им танцевать. Подхожу к заезжим – мол, ребята, это не спортзал, а клуб. Они косонько поглядели, ничего не сказали. И снова давай прыгать. Я приостановил всё, вышел – дай, думаю, найду, на чём они приехали. Гляжу – за сараем в лесу стоит машина. Я записал номера, возвращаюсь, говорю: «Такое дело, ребята. Я предупреждал: пришли на танцы – танцуйте. А теперь вот номер вашей машины, я завтра председателю позвоню и спрошу, кто выписывал вам сюда путёвку». Они ж тайком приехали! В уголку сбились, пошушукались, дверью хлопнули и уехали. Больше не приезжали. Ну, я уж звонить никуда не стал».