Между тем куратор «Взгляда» Григорий Новиков обещает онлайн-разговор о современном искусстве с Александром Зотеевым (AZOT) – автором диптиха «Дефрагментированный красный» (Defragmentierte Rot). Картины художника из немецкого Нинбурга, пожалуй, самые любопытные из произведений «Взгляда».
– Ваш диптих «Дефрагментированный красный», который стал одной из доминант выставки «Взгляд», – абстракция. Но всё-таки если смотреть на него с расстояния, то можно чётко увидеть машину. Вы закладывали это в картины?
؎ Нет. Последние 20 лет я занимаюсь беспредметным искусством. Другое дело, что довольно часто в моих композициях неожиданно возникают какие-то узнаваемые вещи – пейзажи, город… То есть возникают помимо моего желания, сами по себе. Это я называю случайным реализмом. Отчего так получается? Работа неустойчивая – её пространство можно расширять бесконечно. В нём будут появляться более тёмные и более светлые пятна. Я старался придать им динамику, вибрацию и добиваюсь любопытного эффекта – они и удаляются, и приближаются одновременно. Мозг же человека пытается зацепиться за что-нибудь, как-то обозначить увиденное, сделать понятным. Вот отсюда у людей и возникают устойчивые ассоциации, те или иные образы. Но к этим образам я отношения не имею.
– А случается, что спустя время после создания картины вы созерцаете её – и к вам тоже приходят образы?
– Не образы. Потенции. Я смотрю на свои работы, и мне начинает сильно хотеться делать, делать и делать. В этом – моё громадное везение в жизни, моё счастье. Без искусства я не могу обойтись. Сейчас я погрузился в работу над картиной «Охота на овец», которая не понятно куда выведет. Творю её под впечатление романа Харуки Мураками. Я прочитал книгу японца раз, потом ещё раз – она пронзила меня насквозь, я начал учить японский язык и хочу съездить в Токио. Всё только из-за того, чтобы завершить картину. В ней не будет ни овец, ни человека-овцы, хотя, может быть, кто и увидит, но я творю состояние.
– Всё-таки любопытно услышать от вас о стилистике «Дефрагментированного красного».
– Я переехал в Германию, и здесь местный галерист сказал мне: «Саша, нужны вот эти твои картины, которые походят на автобаны». Что он имел в виду? Когда несёшься на машине по автобану, ты как бы удаляешься от реальности. Люди, другие авто, пейзажи… – всё вокруг тебя мелькает, смазывается, всё превращается в линию. Когда-то я видел в этом проблему и рисовал линейные пейзажи. Потом мне это наскучило, но галеристы заставляют иногда возвращаться к ним. Но есть одна штука в этих работах, которая мне интересна не с точки зрения живописи, а с точки зрения сегодняшней эстетики. Обратите внимание: по центру картин «Дефрагментированный красный» проходит лаковая полоса. Я её сделал, естественно, специально. Если стоять и спокойно смотреть на эту работу, вдруг можно увидеть, что в ней что-то неуловимо изменилось. Кто-то сзади вас прошёл, свет включили, за рядом расположенным окном проехал троллейбус… – неважно, что произошло, но возник рефлекс, лаковая полоса сработала как зеркало.
– Вы сами к этому пришли?
– Никогда ни у кого не заимствовал, но вот здесь случилось. Однажды мой товарищ нарисовал портрет и на место глаз героя приклеил маленькие зеркала. Идея заключалась в том, чтобы человек подошёл картине и увидел в этих глазах себя. Супер! Только технически ничего не удалось. Человек видит в этих зеркалах что угодно, только не сам себя. Я же интерпретировал эту идею по-своему.
– То, что вы представили в Белгороде, действительно уникально. А если рассматривать ваши произведения в западноевропейском художественном контексте, вы можете себя с кем-то сопоставить, хотя бы по каким-то формальным признакам?
– Не могу. Я стремлюсь к тому, чтобы никого не повторять, не быть похожим на других. И, кажется, пока мне это удаётся. Я очень много выставок посещаю в разных европейских городах. И знаете, не нахожу ничего такого, что заставило бы меня разочаровываться в своих собственных работах. Сейчас много произведений искусства, художников много, но величайших нет.
– До Нинбурга вы жили в каталонском Фигерасе. Поговаривают, что вы сводили знакомство с самим Дали, чей знаменитый театр-музей расположен там.
– Почему-то про это многие говорят, но это – мифотворчество. Когда я приехал в Фигерас, Дали уже умер. Между тем я был художественным директором Центра российской культуры, который находится буквально в 40 м от Театра-музея Дали. И, разумеется, я там часто бывал. Познакомился и дружил с автором документального фильма о Сальвадоре, который там показывают. Ему, кстати, посвящены пластиковые скульптуры на фронтоне музея. А кроме того, мы жили в доме каталонского художника Примо Фурии, который дружил с Галой, женой Дали.
– В Театре-музее Дали очень много произведений, получившихся в результате различных опытов – стереоскопические картины, картины – оптические иллюзии, произведение, «нарисованное» осьминогом… Вы никогда не экспериментировали подобным образом?
– Много лет назад я был увлечён сюрреализмом, гением Дали. Мы покупали слайды с работами Сальвадора, смотрели на них и думали, что познали счастье. И да, я пытался рисовать всякие психоделические картины. У меня ничего не сохранилось – всё раскупили. Но для сегодняшнего дня, по-моему, это не актуально. Мне же хочется делать такие работы, которые были невозможны вчера и станут историей уже завтра. Поймать и воплотить на холсте ощущение именно сегодняшнего дня с его динамикой и эстетикой. И вот это и есть одна из главных категорий современного искусства.
– А как вы чувствует это сегодня? В чём оно для вас открывается? Чем оно принципиально отличается от того, что было, скажем, лет пять назад?
– Вопрос сложный. Мой ответ на него – в моих творениях. А вот в словах его ещё не сформулировал. Но точно знаю, что именно на этот вопрос должен ответить себе каждый художник. Вопрос есть, ответов нет – в этом ещё одна важная черта современного искусства.