Сноровый шкрыд. Откуда в чернянском хуторе Петровском диковинный диалект
Об этом «Белгородской правде» рассказал местный житель – 91-летний Иван Щербаков
Иван Антонович Щербаков-
Статья
-
Статья
К Ивану Антоновичу мы приехали вместе с заведующей краеведческим музеем Малотроицкого (хутор находится в 4 км от села) Лидией Навроцкой. «Буду переводить, если вин шо не пойме», – говорит Лидия Александровна. В её речи, как и в речи Ивана Щербакова, перемешаны русский и украинский языки. Суржик – явление привычное, понять его нетрудно. Но Иван Щербаков рассказывает нам о каком‑то совсем другом языке, называя его сабосивским. И тут уж без перевода не разобраться.
Далеко от родных мест – в Смоленск, Литву, на Дальний Восток – Щербаков уезжал только на время службы в армии. Потом ещё учился на электрика в Валуйках.
Чтоб другие не поняли
Словарей с правилами написания по этому языку нет, поэтому, беседуя с Иваном Антоновичем, я воспринимаю незнакомые слова исключительно на слух. Хотя тут могут быть подвохи, начиная с названия: не то сабосивский, не то сабасивский. Останавливаюсь на первом варианте. Откуда же взялся язык?
«Мои предки имели мало земли и подрабатывали, собирали тряпку, – рассказывает мой собеседник. – Соберутся гуртом и говорят между собой, чтоб другие не поняли. Но язык вперёд их кто‑то придумал. От слова «сабос», что значит «я».
Возможно, диалект пришёл из соседней старооскольской Обуховки – крестьяне этого села в давние времена поселились в Петровском. В Обуховке тот тайный язык назывался сабельским, им пользовался торговый люд всё с тем же намерением – чтобы посторонним было невдомёк. Несколько лет назад обуховская школьница упомянула сабельский язык в исследовательской работе.
Неизвестно, какие тайны хранили петровские тряпичники, но до Октябрьской революции 1917-го, да и после, разговаривали они по‑сабосивски.
«Язык бедный, – рассуждает Иван Антонович. – Мы как‑то собрались, кто мало-мало знает, насчитали 250 слов. А сбоку дядька родный жил, тот ещё 50 слов добавил».
Он признаётся, что из трёх сотен слов помнит немного. Но на маленький русско-сабосивский словарик наберётся:
«Хлеб – окрий; корова – явлыга; молоко – олымяга; сало – ошивало; мясо – окрэсо; свинья – скырга, поросёнок – скыргунёнок; курица – варнавка; гуска – сыпавка; лошадь – волот; собака – скиль; яблоко – оксаныц; арбузы – пухнари».
Звучит немного забавно, не правда ли? Смесь суржика с неизвестно чем.
Лидия Навроцкая и Иван Щербаков / Фото: Вадим Заблоцкий
Болгарские корни
Долгожитель вспоминает, как в советские годы, лет сорок назад, в хутор из Харькова приезжал специалист, видимо, собиратель фольклора, который очень интересовался сабосивским языком. Он увидел болгарские корни у многих слов. Какой научной работой закончилась та экспедиция, неизвестно. Интернет же про скрыгунёнка и олымягу ничего не знает. А Иван Антонович продолжает составлять словарь:
«Человек – головаглавдя; глаза – сепки; нос – пыхталэнь; зубы – скалыки; руки – хырки; губы – лэмзыки; целоваться – лэмзаться; уши – слыхтоныки; ноги – ходылки; больной человек – хымущий; здоровый – сноровый; пацан – сытюк; девочка – сытючка; девушка – шихтя; мать – шкрада; отец – шкрыд; дедушка – сноровый шкрыд; подушка – пухавка; вода – суга; кровь – красунка».
— Иван Антонович, выходит, по‑сабосивски вы – сноровый шкрыд?
— Я шкрыд ещё бильший, – смеётся он в ответ.
Не знаю как насчёт болгарских, но в некоторых словах слышатся едва ли не азиатские корни. Например, рубль по‑сабосивски – клинджяй. То ли дело трёшник (три рубля то есть) – стрёмух. Сотня – костуха, червонец – диконыця, а пять рублей – пивдиконыци. Убегать – ухлывать; вор – клэщ; украсть – уклэщить.
Гордость за отца
Нынешний дом Ивана Антоновича в Петровском построен на том же месте, где прежде стояла родительская хата. Ребёнком, до войны, он всё меньше и меньше слышал от отца с матерью чудной сабосивский говор. Нелёгкой была судьба у родителей, особенно у отца, Антона Алексеевича:
«Отец мой судимый был. Кто‑то сливки брал, а он в свидетелях. Судили строго, дали 10 лет. Попал на торфяные разработки, пни корчевал на болотах, там каждый день по двое–трое мрут. Ну и решили они с товарищем ухлывать».
К счастью, побег удался, но пришлось отцу скрываться и домой наведываться тайком. А потом началась Великая Отечественная война:
«Отец в ту пору был в Харькове, тряпку собирал. Попал в тюрьму по мелочи: табак продавал, посчитали спекулянтом. Когда немцы стали близко подходить, им сказали – разбегайтесь, идите в военкомат и говорите, кто вы такие. Отец приехал домой, пошёл в военкомат. Там сказали – жди повестку. Через три месяца забрали на фронт. Сначала под Сталинградом его крепко ранило, но он выжил. Потом попал под Смоленск, там и погиб. Я горжусь отцом. По‑всякому мог себя повести после судимости. А пошёл за Родину воевать».
Долгих лет!
Мать, Анна Тихоновна, пережила с детьми оккупацию, поднимала их после войны. Долгий век отмерила судьба крестьянке Анне Тихоновне: 99 лет, 2 месяца и 2 дня.
— Иван Антонович, что больше всего запомнилось из детства и юности?
— Война, – не задумываясь, отвечает он.
Конечно, особым воспоминанием стал день 9 мая 1945-го:
«Утром вышел, чтоб в школу пойти. В стороне жила бабушка, такая шебутная. Слышу, кричит: мыр, мыр, мыр! Думаю, что за мыр? Победа!»
А в Малотроицкой школе уже собрался митинг, выступали учителя. Самые проникновенные, до слёз, слова сказал тогда военрук – учитель-фронтовик, демобилизованный по ранению.
Соцработник Ольга Шаповалова тоже живёт в Петровском / Фото: Вадим Заблоцкий
Иван Антонович трудился в колхозе электриком, разнорабочим. Вырастил с женой двух сыновей. Ребята часто навещают, кивает он.
Вот уже два десятка лет трижды в неделю к нему приходит соцработник Ольга Шаповалова. Продукты принести, по хозяйству помочь. И, конечно, поговорить. Лидия Навроцкая тоже не забывает петровских жителей.
Прощаясь с Иваном Антоновичем, мы желаем ему ещё много лет оставаться сноровым. Уходя, записываем ещё несколько сабосивских слов: война – куланка; драться – кулаться; земля – тэря (почти латинская терра); сено – выхро; железо – ковэзо; кузнец – ковэзник; топор – маймура.
Нелля Калиева