«Только движение и спасает»: как спорт помогает белгородским ветеранам оставаться в строю

А тренер ветеранской команды волейболистов Корочи Пётр Ковальчук стоял спокойно, как капитан на мостике, смотрел сверху на мельтешню и улыбался. Пушистые усы, хемингуэевская бородка, ясный лоб и весёлые глаза.

Другого не надо

«Мама играла в волейбол до 40 лет. Я её обошла, мне – 65, – рассказывает Нина Шульгина. – Зачем скрывать возраст? Он мне нравится. Чего хотела в жизни, добилась. Появилась стабильность, мудрость пришла, понимание жизни, детей».

Нина родилась в Якутии, там геологами работали её родители. Глядя на активных, спортивных папу и маму, Нина ходила в баскетбольную, легкоатлетическую секции и цирковую студию. Плюс музыкалка.

Выросла, окончила белгородский «технолог» и иркутский политех. В 1970-х в Красноярском крае с мужем, возглавлявшем дирекцию предприятия, с нуля осваивали золоторудное Олимпиадинское месторождение рядом с Северо-Енисейском.

Сын и дочь были ещё маленькими, когда умер он – дорогой, любимый, единственный. Потом никого так не называла. Варианты устроить новую, другую жизнь есть и сейчас. Однако второго, такого как муж, не встретила, а другого не надо.

С горем и детьми Нина переехала в Белгород к отцу с матерью, которые с готовностью подставили руки дочке, внукам. В 1990-е, когда всё закрывалось, сокращалось и банкротилось, а зарплаты кое‑где выдавали консервными банками с кабачковой икрой, Нина бралась за любую работу.

Нина Шульгина / Фото: Павел Колядин

Внуки, спорт, работа

«Мне повезло: ВИОГЕМ стал набирать сотрудников, и я снова оказалась в своей лаборатории промышленной гидротехники, где работала до Севера. Я экспедитор по безопасности гидротехнических сооружений. Командировки в Якутию, Магадан, новые места, люди – очень интересно. Два самолёта, шесть часов по грунтовке на машине до места – мне нравится. Работать буду до последнего», – говорит Нина.

Младший внук называет Нину бусенька, старший – бабулечка. Вместе ждут лето и острых водных испытаний от сплава по рекам, затем готовятся к зиме. Каждый год семья дочери и Нина катаются по большим кавказским горам близ Архыза на горных лыжах.

«Раньше гоняла по «чёрным», экстремальным трассам. Теперь не рискую: берегу себя, не хочу доставлять проблем своим детям, если что случится. Волейбол тоже нельзя назвать оптимальным видом спорта для возрастных игроков. После тренировок, игры болит всё: колени, локти. Амортизация стала хуже, суставы меньше питаются. Приходится каждый месяц поправлять спину у врача. Но отказаться от игры, остановиться нельзя: станет ещё хуже. Только движение и спасает, чтобы не окостенеть».

Нина уверена: часть здоровья, конституция тела нам передаётся генетически. Родители были сухонькие, и она такая же, не оплыла, не стала тёткой на чайнике. Никогда не придерживалась диет, ест, что Бог пошлёт, и только потому, что очень занятой человек. Однако горяченькое раз в день – это закон.

Нина Шульгина / Фото: Павел Колядин

Игра в квадрате

Она тренируется и выступает за два ветеранских волейбольных клуба Белгорода – мужской «Товарищ» и женский «Надежда». Последняя ежегодно играет в Витязево, под Анапой, где проходит первенство России среди ветеранов 60+. Ради таких соревнований Нина берёт отпуск за свой счёт.

С «Товарищем» Шульгина играет десять лет. В составе команды – люди со всей России, разных профессий, образования: дальнобойщик, водитель, шахтёр, моряк-подводник. Степенные, седые, нянчащиеся с внуками дома, на площадке лупят мячом как двадцатилетние.

— Нина, работа, внуки, спорт… вам не тяжело?

— Мне это приносит удовлетворение. Если человек нигде не востребован, как‑то грустно жить. Хотела бы ещё научиться рисовать. Я настроена жить до 94 лет, мне цыганка нагадала, хотя я её не просила.

Фото: Павел Колядин

В знак протеста

«В прошлом году я ещё играл, а на следующий день меня забрала скорая, – первое, что мне сказал Пётр Ковальчук. – Стали лечить позвоночник, остеохондроз. Одному молодому доктору пришло в голову проверить меня на онкологию. Анализы подтвердились. Две операции. И сейчас у меня трубки торчат».

Корочанцы играли два матча, каждый по три партии – и не продули. Ковальчук, как опытная нянька, следил за своими, менял игроков, телеграфно давал команды, не отдыхал в перерывах, не попросил воды. 68 лет. Привык.

Он всю жизнь боролся. С несправедливостью, наркоманами, несчастьями, за других. В школе вызывали к доске какого‑нибудь слабенького ученика. Неожиданно для всех, краснея от напряжения, олух царя небесного чеканил урок на высший балл. Однако, памятуя о прежних «успехах», учитель занижал оценку. Ковальчук страдал за товарища и бунтовал. В знак протеста отказывался работать в классе, получал заслуженную «пару», хотя в основном учился прилично.

После школы он, занимавшийся спортом с пятого класса, запросто мог поступить в институт, вузы гонялись за спортсменами, но парень не искал лёгких путей. Он уже видел себя тренером, когда из спортивного техникума неудачливого борца за справедливость вышибли на раз-два после первого же курса. Не унизился, не извинился, не попросился назад. Выучился на слесаря контрольно-измерительных приборов и автоматики.

В 1980-м в Киеве за сооружение музейного комплекса и скульптуры Родина-мать – той самой, известной, что поднимается в Киеве над Днепром и никому не даёт забыть, сколько жертв полегло ради неё, – бригаду Ковальчука удостоили Государственной премии СССР. С деньгами начальство распорядилось шустро, назначив себе 75 % суммы.

«Мы прикинули, сколько получим от оставшегося, в среднем выходило 5 рублей на каждого. И решили отказаться в пользу Фонда мира, написали об этом заявление. Существовало правило: если кто‑то отдаёт награду на дело мира, то автоматически её лишаются все. Начальство забегало, стало торговаться: «Забирайте 50 %. Чёрт с вами – 75 %!» Мы стояли на своём, деньги так и ушли в Фонд мира», – Ковальчук смеётся до слёз.

Пётр Ковальчук / Фото: Павел Колядин

«Мне везло»

В 29 лет он улетел в Норильск. Играл за разные команды трудовых коллективов самого крайнего города мира: в волейбол, гандбол, баскетбол, футбол, пинг-понг, бегал на лыжах – и работал на заводе. Однажды после смены его попросили остаться на вторую, потребовалось менять трос на кране. Ковальчук был на 24-метровой высоте, как вдруг кран поехал вместе с ним. Его зажало между фермой и краном.

«Повырывало кишки, поломало рёбра. Скорая долго решала, как меня снимать с верхотуры, лестница крана обледенела, запросто можно сорваться, не удержавшись. Я решил, что смогу слезть сам, если мне поставят обезболивающий укол. В операционной успел рассказать медсестричкам анекдот и отключился», – вспоминает Пётр Андреевич.

По частям его собирали почти два года. Операция за операцией. Практиканты боялись ставить уколы скелету: до того усох. Он учился ходить заново, волочил ноги вверх-вниз по лестничным пролётам больницы-высотки. Когда оптимизм заканчивался, тащился к тем, кто никогда не встанет. «Он никогда не пойдёт, а у тебя есть ноги», – боролся сам с собой.

«После последней операции очнулся, а у моей койки стоит друг – хирург Халистов. Спрашивает: «Чего хочешь?» – «200 граммов коньяку и сало» – «Жить будешь», – смеётся Ковальчук.

В 1990-е он таксовал. Долго по ночному городу возил странного пассажира, который не соображал, куда ему надо. Ковальчук попытался его высадить и получил пулю из охотничьего обреза – как потом оказалось, от наркомана. Другой обдолбанный порезал Ковальчука в собственном подъезде, когда он бросился на крик соседской девчонки, которую душили дружки-наркоши.

«Мне везло… Несмотря ни на что я очень доволен жизнью. Всё, что было, наверное, должно было произойти».

Пётр Ковальчук / Фото: Павел Колядин