Письма счастья
«Я сижу 3 года 9 месяцев. И останусь здесь, пока не перестанет биться сердце. Мать – единственная, кому я был нужен за решёткой, но она умерла. Мне больно!
После смерти я долго думал: для чего живёт человек, если рано или поздно его не станет? Наверное, должна быть какая‑то миссия здесь? Моя мама прожила всего 57 лет и всю жизнь делала людям добро. Вот и я решил пригласить бедную семью в свой дом под Воронежем. Там сад, огород, можно вести хозяйство, и с пропиской уладим. Мне хотелось бы тоже сделать что‑то хорошее и унять боль в сердце! Жду от вас ответа».
У того, чтобы получить что‑то с воли, есть особый, сакральный смысл. Это напоминает, что жизнь не ограничивается тюремным распорядком, мир больше территории зоны, тюремный ад не вечен.
«Отправьте мне хоть конверт, хоть лист бумаги – так хочется получить что‑то оттуда!»
«Учусь писать иконы, пришлите соответствующую литературу»
«Пришлите резинку для штанов»
«Жена сказала сыну, что я умер, не оставляйте меня, я в отчаянии»
«Мне так одиноко…»
«Вышлите денег на ларёк, забыл вкус нормальной еды»
Письма идут каждый день, значительная часть состоит из просьб. Из того, что люди жертвуют в сестричество, по мере возможности собирают посылки.
«На первом плане у нас духовная переписка, но это зависит только от готовности человека вести такой разговор, – рассказывает сестра Татьяна Дьякова, ответственная за работу с заключёнными. – Мы можем годами беседовать, не касаясь религии.
Иногда я просто пишу, как прошёл мой день, как дети, что происходит вокруг. Человек сопереживает, интересуется бытовыми вещами. Обыденные истории возвращают ему чувство реальности, спокойствия, напоминают, что он был и будет в тюрьме не всегда. С некоторыми завязывается очень глубокая переписка – они начинают анализировать свою жизнь, видят причины и следствия своих поступков, спустя годы раскаиваются в совершённых действиях. Часто это происходит с людьми, отбывающими очень большой или пожизненный срок. Есть люди, с которыми мы переписываемся почти 20 лет».
У кого‑то на сопровождении меньше десяти человек, а сестра Любовь Тихонюк – чемпионка: она пишет письма 100 заключённым.
«Чтобы ответить на письмо, иногда приходится переворачивать кучу литературы, советоваться с сёстрами, – рассказывает она. – Для меня это целый ритуал. Отдельный стол и принадлежности, молитва, мытьё стола после письма – это способы психической и духовной самозащиты: когда человек сидит пожизненно, понятно, что там что‑то очень серьёзное».
От некоторых заключённых приходят очень неплохие рисунки, правда, в одном-двух цветах: мало где разрешено иметь цветные краски, карандаши. Любовь придумала такой фокус: рисует большой примитивный рисунок толстым слоем краски, а художник этот рисунок смачивает водой и полученную краску использует для творчества.
В погоне за упущенным временем
Сестра Татьяна Пеньковская – капитан полиции в отставке. Долгие годы она работала в Карелии начальником производственного цеха в колонии. Заключённые делали всё: шили вещи из трикотажа, спецодежду и постельное бельё, мастерили детали для тракторного завода, занимались деревообработкой.
«Работать все хотели. Представьте, человеку назначено, допустим, 20 лет. Днём по уставу он не может сидеть на койке. Нужно что‑то делать, чтобы не сойти с ума от мыслей и однообразия. Работаешь, деньги откладываешь. Выходя, получаешь крупную сумму на руки – и у тебя есть подушка безопасности на первое время, пока не устроишься, не найдёшь работу.
Тогда женщины нередко знакомились с заключёнными, переписывались, приезжали на свидания, даже женились и рожали детей. Человек знал: он не пропадёт, его ждут на воле, и деньги есть на первое время.
Сейчас производств почти не осталось, осуждённые сидят без работы. Выходит – денег нет, жилья тоже нет, ничего не умеет, друзей и родных не осталось. Мир изменился, и зек никому не нужен. Реабилитация заключённых по большому счёту отсутствует. Людей, которым удаётся адаптироваться, – мизер. Помыкавшись под пинками и плевками, человек разбивает витрину, выпивает бутылку водки и ждёт, когда за ним приедет полиция.
Мы пытаемся объяснить, что общество сильно изменилось, что из тюрьмы они выйдут не туда, откуда ушли. Магазины самообслуживания, мини-юбки, мобильные, Интернет, турникеты – люди просто теряются в мире, который для них абсолютно новый. Даже те, кто отсидел не очень долго. Мы пишем, что здесь происходит, и пытаемся предложить какие‑то варианты устройства на выходе. Некоторым подходит монастырь, где можно жить и трудиться, не голодая и не скитаясь, принося пользу. В монастырях огромное количество бывших зеков».
Фото Ольги Алфёровой
Выхода нет
«Нам тюрьма – мать родная, – пишет старик-рецидивист. – Нас, пригретых, здесь процентов 20. Оно ведь как получилось: я здесь треть жизни, на воле обо мне никто не помнит, а тут у меня авторитет, в какой бы лагерь я ни попал. Его годами зарабатывают. А на волю выйдешь – подросткам плевать, что ты вор в законе или кто угодно: для них ты просто старый дед, которого легко избить и ограбить».
Виктор Почкалов, он же Витя Дрезден, – поэт из тех, кого называют «широко известный в узких кругах». Дружил с сёстрами восемь лет, выпустил с их помощью сборник стихов, честно старался выстоять, не озлобиться и жить по‑человечески: «Я вас люблю до умопомраченья, сильней, чем вы не любите меня». Его убили на воле.
Виктор очень боялся дойти до точки невозврата, после которой уже перестаёшь быть человеком. В журнале «Добродетель», который выпускает сестричество, опубликовано письмо, в котором мужчина описывал, что происходит с человеком после тюрьмы.
«После освобождения всеми силами стараюсь вернуться к нормальной жизни. Но, увы, это уже не так просто. Жилплощадь потеряна. Прописки нет. На работу не принимают. Заколдованный круг. Маргиналы, деклассированные элементы, бродяги, отбросы общества и так далее…
Не каждый, имея статус бомжа, действительно бомж. Есть некая черта, ступив за которую, человек становится действительно бомжем, и выбраться назад уже не остаётся почти никаких шансов. Это психологический вакуум, в котором нет ничего, кроме инстинктов.
Конченый бомж живёт – существует – в неком лепрозории без заборов и оград, а границы его определены отчуждением окружающих. Тот, кто перешагнул эту черту в самом себе, приобретает неизлечимую душевную болезнь, название которой – мировоззрение бомжа. Человек свыкается со своей болезнью, становясь по сути рабом, заложником своей слабости. И уже ничем не остановить необратимость деградации. Я думаю, что все попытки вытащить таких людей из пропасти в 99 из 100 процентов окажутся напрасными…»
Фото Ольги Алфёровой
Цена любви
«Мне было чуть больше 20 лет, когда я стала свидетелем одной из жутчайших историй в жизни, – глаза Татьяны Пеньковской то и дело влажно блестят. – Приезжала к нам в зону одна женщина. Она работала дояркой, ушла в ночную смену. Муж её вернулся домой, выпил, прилёг, а рядом четверо детей шумят. Раз прикрикнул, два и не выдержал – отвёл всех четверых в сарай, лёг на печь и уснул. Утром она возвращается – детей нигде нет. Бросилась в сарай – а они все четверо мёртвые лежат. Зима карельская не шутки. Видно, что пытались выбраться: топором дверь били, друг к дружке жались… Ему дали шесть лет. И его жена, мать малышей, приезжала к нему на свидания, посылала передачи, а после тюрьмы они продолжили жить вместе. Я много лет не могла это переварить: как она это перенесла, как смогла простить его?»
Это, пожалуй, самый сложный момент в работе: поддерживать того человека, который попросил о помощи, не осуждая его за прошлое. Сёстры стараются не интересоваться, по каким статьям осуждён их подопечный, деталями совершённого преступления, но иногда они, раскаиваясь, сами всё рассказывают.
Не каждый человек готов к такому потоку откровений, много людей начинали переписку и бросали, не выдержав психологического давления. Поэтому сестричеству нужны помощники, психологически зрелые, те, кто может писать письма и собирать посылки, кто владеет юридической информацией, кто поможет с трудоустройством на воле и просто способен поддержать другого человека без страха и осуждения.
«Это трудно объяснить для человека неверующего, – рассуждает Татьяна. – Каждому из нас это нелегко далось, и не каждый справится. Принятие и любовь нужно выстрадать, это путь через боль. Однажды я почувствовала, насколько заключённым больно и плохо. Относиться к другим как к себе, сопереживать не осуждая – это процесс, а не чудо. Мы все над этим работаем».