Темами прошедшей митрополичьей гостиной на этот раз стали время и история. Гости увидели полотна из фондов Белгородского художественного музея, на которых отразились важнейшие события XX века, и выставку изданий об отечественной истории.
Здесь же представили творчество Евгения Водолазкина. Литературную деятельность писатель совмещает с работой в отделе древнерусской литературы в Пушкинском доме. Его книги переведены на 24 языка. Водолазкин прочитал свои литературные миниатюры и ответил на вопросы гостей. Вечер украсили музыканты белгородской филармонии.
«Когда я начал читать «Лавра», то понял, что Евгений Германович близок мне по своему пониманию и истории, и жизни, – заявил митрополит Белгородский и Старооскольский Иоанн. – В чём смысл юродства? Обладая определёнными знаниями, окончив духовную академию, я всё никак не мог понять смысл этой особой формы святости – и благодаря этому роману пришло такое осознание. Когда мы начали общаться с Евгением Германовичем, то выяснилось, что мы знакомы 20 лет. Впервые мы встретились в Италии на конференции, посвящённой миссионерству».
«БелПресса» собрала самое интересное из ответов на вопросы, которые задавали писателю во время двух встреч.
О феномене «Лавра»
Это житие вымышленного святого, написанное современными литературными средствами так, чтобы это было понятно всем. Роман написан юродским языком – смесью древнерусского с современным. Это символ того, что времени нет. Это портрет русского языка за всё время его существования. Прежде чем начать писать роман, я полгода думал над стилем. Первоначально хотел сделать стиль немножко более сухим. У текстов древнерусских особый синтаксис, который связан с греческим, особые интонации. Средневековые тексты поясняют то, что не нужно пояснять современному человеку. А потом жена мне говорит: «Кто, как не ты, может использовать древнерусскую лексику? Попробуй писать по‑древнерусски».
Когда я писал «Лавра», то пытался сказать о том, чего не хватает нашей современности. Не хватает мыслей о жизни и смерти, понятия вечной любви и не только понятия, а самого чувства.
Иногда на встречах мне задают вопрос: «Лавр» – это автобиографическое произведение?» Когда присутствует моя жена, я указываю на неё и говорю: «Вот человек, который знает точно, что я не святой». Качества, которые я описываю, ведь не мои. А меня в какой‑то момент стали принимать за того, кто может исцелять.
Приезжаю в Воронеж – просят подписать книгу в больницу. А в Хельсинки была трагическая история. Я подписывал книги, вдруг подходит человек и говорит: «Подпишите женщине. У неё последняя степень рака и ребенок 11 лет». Я ошалел. А что я могу написать? Это ужасно. Я остановился, и вдруг мне пришла в голову фраза из покаянного канона Андрея Критского, которую я очень люблю и на которую очень надеюсь: «Бог идеже хощет, побеждается естества чин». После этого случая я перестал бояться, что меня принимают за того, кем я не являюсь, понял, что люди ждут не столько исцеления, сколько слова сочувствия.
Многие писали мне, что они были в больнице и «Лавр» им помог. Это что‑то вроде эффекта плацебо, когда человек мобилизует внутренние ресурсы, опираясь на что‑то. Но знаете, даже быть в роли таблетки плацебо тоже очень хорошо.
Если серьёзно, я иногда чувствую себя не на своём месте в этой истории, ведь я вполне светский человек. Просто потому, что я 30 лет занимался Древней Русью, мне удалось до некоторой степени передать свет этой письменности, книжности. Это тексты с огромной энергетикой, которая абсолютно неизвестна нынешним читателям. Я попытался транслировать её, и я не более чем транслятор этой великой культуры в современную литературу.
Я хотел, чтобы всё это происходило в XV веке, но чтобы себя мог ассоциировать с происходящим современный человек. Попробовал написать и думал, что всё это обречено на неудачу: прочтёт моя жена, несколько друзей, и на этом дело кончится. Меня удивило, что этот роман восприняло огромное количество людей. Он до сих пор входит в топы продаж по России, хотя издан в конце 2012 года.
Когда за две-три недели был распродан первый тираж, мне позвонила издательница. Она мне только сейчас призналась, что думала, что роман не пойдёт. Чтобы кто‑то из нынешней читающей публики стал читать житие? Она говорит: «Я впервые вижу, чтобы такая книга смогла стать бестселлером». Это было потрясением.
Об «Авиаторе»
Я знаю писателей, которые повторяют удачный опыт. Но часто это ведёт к обратному: второе произведение обычно хуже, и к тому же оно губит первое.
Я пошёл другим путём. У меня было несколько идей, которые мне казались важными. У нас в России и вообще в мире сейчас время тоталитарного сознания. Тоталитаризм – это не только когда вас душит полиция или ещё кто‑то. Тоталитаризм – это когда, например, все читают «50 оттенков серого». Когда все начинают читать одну книгу, и не лучшую. Когда‑то Сергей Аверинцев сказал (он исключал в этом плане только церковь): «Плохо, когда люди повторяют хором какие‑то вещи, даже хорошие. Потому что репертуар может смениться, а привычка говорить хором останется». Мне захотелось выразить мысли о персональном сознании, которое является единственной надеждой на то, что ты не сольёшься с массой и не погибнешь с ней, если она идёт гибельным путём.
Кому‑то не нравилась власть до революции, кто‑то вообще не занимал на этот счёт никакой позиции – и вот они примыкают к людям, которые устраивают переворот. И это поезд, который непонятно куда идёт, а ты уже в нём сидишь. Но свойство его таково, что спрыгнуть с него невозможно, и поезд этот въехал прямиком в 1937 год. Я знаю не понаслышке эти беды. Мой предок, протоиерей Александр Нечаев, был репрессирован и погиб в лагерях просто из‑за того, что он был верующим.
Это страшная сила общего движения, общего слова. Понять это можно только имея персональное сознание. Свою позицию я формулирую как христианский персонализм. Когда меня спрашивают про политические взгляды, я говорю, что у меня их нет. Потому что с каждым событием я разбираюсь вне партий и вне идеологий, на основе своего православного понимания добра и зла. Так вот одна из идей «Авиатора» – это персональное сознание.
О Бобе Дилане и Нобелевской премии
Во Франкфурте меня спросили: «Сделали русские писатели какой‑то вывод из последнего решения Нобелевского комитета?» Я говорю: «Конечно, сделали. Кроме того, что мы пишем, все мы теперь будем немножечко петь». А если серьёзно, странно это. Хотя тексты у Боба Дилана вроде и неплохие. С одной стороны литература похожа на большой город, который расширяется и захватывает деревни, которые ему не принадлежали. Поэтому дали премию Светлане Алексиевич в прошлом году. Вы помните, была полемика, её ведь не все считают писательницей, многие считают публицистом.
Мне кажется, Нобелевский комитет хочет показать тенденцию: литературой становятся те вещи, которые вчера ещё ей не были. Но Боб Дилан это немного too much (чересчур – прим. ред.). Может быть, Нобелевский комитет хотел показать, что он не какое‑то замшелое учреждение, а группа людей, которые способны удивлять.
О любимых писателях и новых планах
Существует много книг, которые на меня оказали влияние. Это вся русская классика. Да и не только русская. Из немецкой литературы я люблю «Волшебную гору» Томаса Манна. Из русских писателей мне, наверное, ближе всего Гоголь. Это великий мистик. И его мистика передаётся очень простыми средствами.
Улицкая, Варламов, Прилепин – этой первый ряд нашей современной литературы. «Мысленный волк» Варламова – одна из важных попыток понять, что с нами произошло тогда, в начале века, откуда возникла революция. Улицкая – человек, очень хорошо пишущий, искренний.
В 1990-е годы мы любили описывать современность, как она есть: бандиты, малиновые пиджаки, мерседесы. В этих текстах не было глубины времени. Поэтому даже о своём времени наша литература сказать не могла. Но ситуация изменилась, и сейчас, чтобы говорить о своём времени, писатели часто берут достаточно большой разбег в истории. Улицкая, Прилепин, Варламов дают очень разные ответы на вопрос, почему мы сейчас такие, какие есть. Я не со всеми ответами согласен, но они это делают умно, со знанием истории.
Сейчас я пишу роман о музыканте. Вообще я окончил музыкальную школу по классам домры и гитары. Меня консультирует очень хороший гитарист Михаил Радюкевич. Музыка очень важна. Пределы слова ограничены. Где кончается слово, начинается музыка. Но как в «Авиаторе» речь идёт прежде всего не об авиации, а о человеке, так и здесь в первую очередь речь пойдёт о человеке.